Балет

Ты ж меня знаешь, сколько я ихней сестры перепробовал. Но чтобы такое родство душ...

Косой взгляд Бархата никак не повлиял на порыв, который давно рвался из груди приятеля и только теперь нашел выход. Наверное, никто из их общих знакомых не понял бы его. Только Бархат. Но Бархату было все равно.

— Мне с ней настолько легко и просто. Я забыл с ней, что такое притворяться, набивать себе цену. Мне вообще настолько осточертело понтаваться. Черт бы побрал эту мужскую привычку — вечно корчить из себя принцев датских. Главное, ведь не казаться, а быть. Быть самим собой. Правда?

— Конечно, — Бархат согласился с легкостью и попытался отогнать от себя воспоминание о голой заднице приятеля и, обхвативших его худые бедра, пятках Арианы. Усилием воли он накрыл досадную картинку изумрудным пологом окружающей зелени.

— Но ты не думай, что я у тебя ее отбиваю или, как говорится, из стойла увожу. Если что, ты только свисни, я сразу же уйду.

— Третий должен уйти, — Бархат сокрушенно покачал головой.

Преданность и сострадание бросили на лицо друга осенний отсвет:

— Она мен все рассказала... То, что между нами... то есть между вами было.

(Бархат дал на мгновение волю собственным бровям, как болоньевый человечек с аллеи; где он теперь, кто ему целует брови?).

Приятель с чем-то мысленно собрался и зашептал еще более взволнованно:

— Ну, не получилось у тебя с ней, с кем не бывает... в первый раз. Неприятно, конечно. Но ведь еще не все потеряно. Сколько еще секса впереди... Ну, если ты очень хочешь, то ведь можно и втроем попробовать. Может быть, получится. Должно получиться.

Ответ закрутился в воздухе сизым сигаретным дымком: «А тебе не кажется, что всё это дрянь, дрянь, дрянь... ужасная!»

Бархат вдруг резко встал.

Решительность и легкость движений Арианы странным образом передалась ему. Рука сама нащупала за книгами футляр бинокля и вынула его расчетливым злым движением.

Он не видел ошарашенных глаз приятеля, не заметил испуганного взгляда Арианы, метнувшейся от балконной двери, словно опасаясь, что будет сметена решительным напором безумной одержимости. Прохлада, текущая с расчистившегося к ночи неба, мягко ударил в лицо и грудь, тщетно силясь остудить и то, и другое. Но тело все же стало еще гибче, еще податливее, а ноги просто подогнулись. Но отступать уже было некуда. Он поднял бинокль на уровень глаз, вдохнул прохладу поглубже и прильнул к окулярам.

В двух мутных по краям кружочках, постепенно сливающихся в один, плясали мириады мошек и жуков, отлитых из чистейшего Типперарского серебра. Сначала они просто мельтешили, но потом выстроились в стройный хоровод и закружились в одном направлении. Все быстрее и быстрее, пока не превратились в невыносимо ослепительную колючую реку, дикую и страшную. И он понял, что эта река зовет его, ...что без него — Бархата — этой реке, бесконечно стремящейся к бесконечности серебряного моря, не будет хватать одной очень важной капли, без которой ни реке, ни морю завтра уже не блестеть, не бурлить.