Королева сисек

Скучное пятно в калейдоскопе, серый кусок многоцветного мира...

Увидев бутик «Кремовый БегемотЪ», Ксюша зашагала к нему быстро-быстро, чтобы не успеть передумать.

Через полчаса из бутика вышла живая палитра: розовое пальто, апельсиновый шарф, фиалковая сумка под цвет волос, и в довершение ко всему — разноцветные, в тон одежде, ногти. От премии не осталось ничего, от зарплаты почти ничего, но глаза и щеки сверкали ярче шарфа, который горел, как маленький кусочек заката. Живая палитра краснела и улыбалась, и прохожие тоже улыбались ей и апельсиновому солнцу, зависшему над крышами и проводами.

Прошел час, и палитра, изнуренная взглядами, которые налипли на ней, как паутина, звонила в родную дверь.

— Вам кого? — спросил муж, не открывая.

— Папу римского, — хрюкнула Ксюша.

За дверью послышалось нечто. Замки скрежетали дольше обычного, но все же открылись.

— Ээээ... Ты? Ты... ты чего?

— А что, мне не идет, скажешь?

— Эээ... нууу... а что скажет твоя мама? Ты подумала?

— А причем тут мама? Я что, за мамой замужем?

— Ну... эээ...

— Маська где?

— В садике еще.

— Как в садике? Ты же должен был...

— Да заберу я! Щас, вот прям щас пойду. Слушай, ты бы хоть посове...

— С кем? С владельцем меня?

— Эээ...

— Ты не экай, а хоть раз в жизни скажи женщине приятное, — вдруг разозлилась Ксюша.

— А что, тебе только приятное можно?

— А что, очень хочется непременно гадость, да?

— Да подожди ты! Ну чё ты сразу вот это вот...

— Подождать? Да я всю жизнь жду! — понесло Ксюшу.

В глаза ударила жгучая волна, которую обязательно надо было удержать, иначе весь марафет потечет, как мороженое на солнце.

Закусив губу, Ксюша рванула прочь. Вдогонку ей слышали крики и даже, кажется, шаги. Она юркнула в лифт, и тот закрылся прежде, чем из коридора выскочил муж со своими незыблемыми, вечно правыми аргументами, на пальцах доказывающими, что Ксюша дурында, пугало, глупый размалеванный попугай...

Зажмурившись, чтобы слеза не выкатилась наружу, Ксюша летела на каблуках по двору, спотыкаясь о бутылки. Из окна кто-то что-то орал — наверно, муж.

«Попугай!» — злобно твердила себе Ксюша. От злости слеза закатывалась обратно. — «Глупый, размалеванный, разряженный, обскубанный, слезливый попугай...»

Сама не зная, зачем, она влетела на перрон железнодорожной станции. Подъехала электричка, и Ксюша вошла в полупустой вагон. Гордо явив себя вагонной публике, она поймала пару улыбок и села с той стороны, где виднелась полоска заката.

Поезд тронулся, за полминуты разогнавшись, как метеор. Из раскрытого окна Ксюшу поливал густой, как кисель, весенний воздух, непривычно холодя голову. Без своей гривы Ксюша чувствовала себя новорожденной. Или будто с нее сняли кожу. Или будто с нее слетела какая-то шелуха, и все чувства обострились вдвое...

Поезд все разгонялся и разгонялся. Это было как раз то, что нужно, и Ксюша азартно ловила лицом ветер, лохмативший остатки ее гривы.

Она понятия не имела, куда и зачем едет. Ее ждала неизвестность, щекотная, как триллер, если его смотреть впервые. С собой у нее не было ничего, кроме пары сотен рублей,