Накаркали

и Дашино наласканное, натисканное тело было для него райским бальзамом; усадив ее на себя верхом, Геннадий Петрович надел ее себе на хуй и вплыл в разъебанное нутро, натянув его, как пальто на вешалку.

— Даша, Даш, как хорошо, — ныл он и целовал ей соски, пухлые, намученные и розовые, как маленькие розаны. Даша ерзала на его хуе; потом, со стоном подавшись к нему, вцеловалась в его рот — и они сплелись в голый, хрипящий, кусачий ком, прыгающий на стуле, как на мустанге.

Вскоре не было ни слов, ни ласк — один только жесткий ритм прыжков, и с ним — совместные выдохи:
— Иых... Иых... Иыых... Иыээх... Иэааа. .. Иэаууу...

Дашин писк сливался с рыком озверевшего Геннадия Петровича. Он чуял, что Даша близка к оргазму, и изо всех ...сил старался не опередить и не помешать. Одной рукой он влез в пизду, залитую липкой подливой, другой ухватил бешено скачущие бедра, пытаясь на скаку удержать их. Даша сжала до хруста его плечи и оскалилась в отчаянной гримасе, вытянувшей плавное лицо в зверячью морду; из нее вырвался пронзительный писк, и Геннадий Петрович поспешно залепил ей рот поцелуем, вбирая этот писк в себя, как губка, и сам замычал в Дашу, вливая в нее новый гейзер блаженства...

Потом они долго сидели и молчали.

Говорить было страшно. Они говорили телами: жались друг к другу и мяли спины, руки и бока. Потом Даша все-таки сказала:

— Я вся липкая там... Мне бы вытереться...

Она слезла с Геннадия Петровича, чмокнув пиздой. Ее шатало, и она ухватилась за край стола. Геннадий Петрович удержал ее, затем стал искать платок:

— Вот...

Ему хотелось бухнуться ей в ноги и молить прощения. Даша вытерла ноги и пизду, стыдливо морщась, потом долго искала, куда девать платок, запуталась в джинсах и упала на Геннадия Петровича.

Тот подхватил ее, и они еще долго стояли, обнявшись.

— Мамочки! Дверь не закрыта! — ойкнула вдруг Даша. Геннадий Петрович тигром подскочил к двери и повернул замок.
— Хоть и поздно, но все-таки, — заискивающе улыбнулся он. — Как ты думаешь, никто не видел?
— Не знаю. Я не видела. Я... я ничего не видела. — Даша вдруг заплакала.
— Даш, ты чего?
— А вы... вы не понимаете?
— Нет, не понимаю, — ответил тот, хоть все понимал.
— И что, по-вашему, все нормально?
— Конечно, — бодро ответил Геннадий Петрович, чувствуя, как все вдруг покатилось черти-куда. — Мне хорошо, и тебе ведь было хорошо... Даш! — вдруг крикнул он. Крик означал «не слушай, что я говорю».

Но Даша не поняла его:
— Значит, вы думали, что я такая?
— Какая «такая»?
— ТАКАЯ?
— Я... я это... я думал... думал, ты славная девочка, чистая девочка, такой милый ребенок... Я не хотел, Даш. Я думал...
— Ребенок? — Даша иронически скривилась. — Ну конечно: коса до пола, банта не хватает. Да? ДА? — вдруг крикнула она на Геннадия Петровича. Она никогда не кричала на него.
— Да, — растерялся тот. И тут же прикусил язык: Даша вдруг схватила кофту, напялила ее