Москва слезам не верит

Оооууу... — выгнулась Маша.

— Больно? Прости, прости...

— Да нееет... Аааа...

— Что?

— Аааа... Просто я не знала, что это так приятно, понял? Аааа...

Окрыленный Костя вдавился в Машу до упора и стал с силой подбрасывать ее, удерживая за бедра.

Из него рвался напористый ритм, и Костя выталкивал его в сладкую женскую плоть — еще, и еще, и еще...

— А! А! А! — стонала Маша.

Ее сиськи-висюльки подпрыгивали, как надувные шарики. Костя выгнулся и ухватил губами одну.

Маша захныкала:

— Ой-ей-ей... ааа! Аааа!..

Костя теребил языком сосок, как струну. Тряска была такой бешеной, что сиська едва держалась во рту.

— Мммм... — вдруг взревел он, не размыкая губ, и сдавил мертвой хваткой Машины бедра.

Его член рвался, толкался и заливал ее новыми, новыми, новыми струями спермы, сладкой и жгучей, как пунш, если его лить прямо в горло...

— Оооууух...

— Аааа...

Маша лежала на нем и дышала ему в шею.

— Ты... кончила?

— Нееет... но было тааак...

— Давай я тебе сделаю... ну... это...

— Нет!

— Почему?

— Не надо. Не смотри туда...

— Ну как же? Я ведь только что тебя там...

— Нееет!

Но Костя уже разворачивал ее. И застыл.

—... Ну вот. Я же говорила!

— Что это?

— Неважно. Шрамы.

— Шрамы? Тебе делали операцию?

Маша помолчала. Потом спросила:

— Это очень ужасно?

— Ну причем тут?... Расскажи.

Она молчала.

— Расскажи! Что с тобой было?

Маша вздохнула:

— Ладно. Сам напросился. Пять лет назад меня изнасиловали. Трое. А потом они меня... Они взяли большой нож и отрезали мне... тут, — Маша тронула пальцем огромные рубцы, темневшие на месте половых губ, больших и малых. — Я все чувствовала. Я кричала, как резаная... потому что и была резаная. Они разделывали меня, как тушу. Потом они отрезали мне пальцы. Вот... — она скинула туфлю, подтянула ногу, и Костя с ужасом увидел, что на ступне нет половины пальцев. — Ломали, потом резали. Потом стали рвать мне волосы. Захватывали вот так — Маша намотала прядку на пальцы, — и рвали. Тоненько брали, чтобы уж точно наверняка... Потом я ничего не помню. Помню только больницу. Я истекла кровью, и меня еле спасли...

Она говорила глухим голосом, как из-под подушки.

— С тех пор я ни с кем... ну, ты понимаешь. Считай, ты мой первый мужчина.

Костя сидел, как каменный.

Потом вдруг упал на Машу и стал целовать ее, давясь слюной и слезами:

— Маша... Машенька... Теперь я всегда буду с тобой... Теперь тебя никто никогда не обидит... Никто... никогда...

Утром, когда они шли к метро, им преградили дорогу двое.

— А? Что ты нам вчера хотел сказать? А? Не слышу! — вопрошал один Костю, сдавив ему шею.

Тот хрипел и пускал пузыри.

Второй подошел, размахнулся...

Внезапно все опрокинулось. Горло расперло кашлем, в глаза ударило солнце и голубое небо...

«Мне врезали в челюсть, и мне не больно?», думал Костя... и вдруг понял, что ударили не его.

Держась за горло, он поднялся с травы.

— Вот тебе! — Машин кулак снова и снова влетал в рожу амбалу, упавшему на траву. — И тебе! — добавила она Костиному обидчику.

Оба любителя музыки валялись, 

---

Случай

---

Вернуться назад