Розы и шипы. 2ая и 3я части

... — Ну, что ты всё молчишь! Скажи хоть, что — нибудь, ведь я правильно говорю?! — возмущенно оскорбляется она моим молчанием.

— Ну, разумеется правильно, как же иначе — слегка улыбаюсь я ей тёплой, почти дружеской улыбкой.

— Почему же ты тогда молчишь, когда я разговариваю с тобой! — голос её начинает обиженно дрожать.

Я смотрю на неё, покручивая бокал в руке, рассеянно любуясь отблесками играющего в нём красного вина.

Как объяснить ей, ещё только начавшей самостоятельную жизнь, что я просто любуюсь ею, этим вечером, этим таинственно мерцающим вином в бокале, наслаждаюсь полумраком и что мы с ней только вдвоём, что рядом нет бесконечной суеты марионеток, считающих себя личностями.

Как мне объяснить ей, что можно наслаждаться каждым движением пока ещё девичьего, но уже женственного тела.

И даже то, что она машинально пытается играть по общим правилам я прощаю ей, — в ней этого меньше, чем в других!

Даже робкая надежда, что она просто начнёт впитывать этот полумрак и одиночество в микрокосме уютной квартиры, так же молчаливо как я, где-то в глубине моего сознания тихонько греет мне душу.

Пройдёт время и возможно она поймёт пустоту фраз и всю никчёмность болтовни этого бесконечного театра масок.

Но врят ли она сможет это понять сейчас и даже объяснять это ей не хочется — пусть живёт в счастливом неведеньи!

Но надо подыграть девочке — она и так страшно напугана и напряженна своим поступком, одна в квартире с фактически незнакомым мужчиной — и я начинаю разговор, рассказываю анекдоты, забавные случаи, новости из этого текучего, а больше суетливого мира — я прошёл эту школу обезьяних ужимок, я вежлив и корректен, я сама галантность, я в этом даже не участвую лично — все шаблоны уже давно отработанны, я даю ей возможность почувствовать себя комфортно — эмансипе рассуждающей на высокие и отвлечённые темы, за которой по шаблонной принятой в обществе схеме, красиво и благородно ухаживает половозрелый, подающий большие надежды перспективный самец, которого она своей красотой, умом, обаянием, и другими несомненно очень ценными в современном развитом обществе качествами держит около себя.

Я даже преданно-восхищенно (с лёгкой ленцой неторопливости благородства), гляжу ей в глаза, чтобы её иллюзия не только власти надо мной, но что более важно для неё стабильности этой власти была полной.

Я даю ей это, чтобы её поведенческие программы сидящие у неё глубоко в подкорке, получили то, что им надо и наконец-то выполнив своё предназначение, перестали (хоть на короткое время) функционировать и отпустили её.

Она постепенно замолкает — ведь её задача в охмурении этого самца и загнания его в стойло общественных норм, обеспечивающих ей её личное выживание выполнена — он покорён и всецело служит ей — вон как преданно смотрит в глаза, готовый выполнить любое желание.

Она расслабляется, начинает как и я впитывать бытиё вокруг, вот уже наслаждается каждой деталью света, полутени, звучания музыки, теперь уже моих движений — и вдруг понимает, что всё это маска — надетая мной, чтобы мои сто килограмм мяса и костей не казались страшными