Прощай, Эммануэль! Части 6 и 7: Crescendo и Заунывная песня свирели

Мы ползём в табуне. Мы построены упряжкой в двадцать две тёлки, по две в ряд, рваные ноздри дышат в потные жопы. Мы волочём золотую колесницу, в которой Игорь и Костя играют в шахматы. Шахматная доска сделана из спины Бершензона, голова Бершензона сосёт хуй Бершензона. Когда надо ускориться, Костя, он возница, свистит и мыши грызут нам пятки.

Последние сто лет я передвигаюсь только на четвереньках. Утром табун выводят на лужайку и под печальную музыку Шопена мы ползаем по кругу. Потом мы жрём собственное говно, потом опять ползаем, потом опять жрём говно. У нас очень чисто. Вечером табун кормят гороховой кашей, наверное, чтобы было говно. По ночам нас ебут в жопу гоблины, от них мерзко воняет, я блюю во время соития.

— Хочешь в табун? — тихо спрашивает Игорь.

Я вишу перед ним в воздухе, подо мной Ольга прыгает на коле забвения. Когда Ольга устает, электрический разряд придает ей бодрости. Ее язык прибит гвоздями к полу, по языку бегает мой муж и играет в сквош. На потолке танцует Филипп Модестович и орёт: «Хочу в Ботанический сад. Хочу вставить пестик в тычинку».

— Хочешь в табун? — спрашивает Игорь.

Я немею от страха и еле слышно шевелю губами: «Нет, только не туда».

Вчера нам показали, как принимают в табун. Мы стоим на коленях длинной шеренгой, перед нами распятая на столе Мадлен, кажется, так её звали в прошлой жизни. Палач бреет ей голову и выжигает на правой ягодице тавро «ИК» — инициалы мальчиков. Воняет сожжённым мясом, вопль Мадлен звенит в тишине лугов.

Мой муж теперь торгует блядями. Я у него прима-балерина и руководитель хора. Филипп Модестович находит звёздных дурочек и предлагает выбор: табун или бордель?

Бляди выбирают бордель.

Бизнес процветает, мужу он нравится больше, чем нефтяные вышки на Ямале. Киноактрисы идут по пятьдесят штук евро за ночь, эстрадные певицы по семьдесят, балерины и оперные дивы — по сотне. «Хороший бизнес, не пыльный, — говорит муж. — И девок красивых целая вагонетка».

Филипп Модестович живёт у нас. Иногда залетает Ольга, Филипп Модестович ебёт её на подоконнике. «Канареечки поют», — говорит в таких случаях муж.

Недавно я подшутила над главным режиссером нашего театра. Он заглянул в гримерку после спектакля и, как обычно, завалил меня на диван. Он уже собирался кончить, я крепко обхватила его ногами и Филипп Модестович отпиндюрил мягкую режиссёрскую жопу. Мы так смеялись.

Нам обещана молодость, если не вечная, то, во всяком случае, очень долгая. Мы делаем всё, что нам прикажут. Я кажусь самой себе подзорной трубой, через которую мальчики смотрят на уродства этого мира. Какое счастье, думаю я, что не надо ползать на четвереньках и жрать собственное дерьмо.

Иногда я шалю, я знаю, что мальчикам это понравится. Я снимаю работяг в метро и трахаюсь с ними на лавочке в парке, на привокзальной скамейке, в фойе метрополитена и на узких антресолях аэропортовской камеры хранения. Однажды один бедолага испугался проходившего милицейского патруля и убежал, забыв