Прощай, Эммануэль! Части 6 и 7: Crescendo и Заунывная песня свирели

хуй у меня во рту. Я выплюнула и отдалась ментам. Как-то с Ольгой мы переебли в оркестровой яме весь сводный хор Большого театра во время исполнения оперы «Хованщина». Филипп Модестович бегал за кулисами и кричал, что он тоже хочет. Говорят, после этого Большой закрыли на реконструкцию.

Мы неистощимы на выдумки. Какое счастье, что не надо ползать на четвереньках и жрать дерьмо вместе с табуном.

Я провожу рукой по зеркалу. Я вижу свою дочь Варю. Она уже взрослая молодая женщина, у неё двое детей, она счастлива в браке. Она несёт цветы на кладбище, ей сказали, что родители погибли в авиакатастрофе. Мне очень хочется ослепнуть.

Я вишу в воздухе перед золотой колесницей.

— Ты хочешь в табун? — Игорь сметает рукой шахматные фигурки со спины Бершензона.

— Видишь ли, Эммануэль, — говорит Костя. — Каждый делает свой выбор сам.

И ударом биты отправляет меня в небо.

Я посмотрела на часы. Семь вечера. Сережа должен подлетать к Москве.

Я не пошла сегодня на банкет, хотя братья актёры усердно зазывали. Сотый спектакль — юбилей, «Рюи Блаз» по тяжеловесному господину Гюго, господи, как мне трудно давался этот спектакль, такой страшной кровью.

Я соскучилась по мужу, я соскучилась по тихой семейной жизни, муж возвращается из командировки, я приготовлю вкусный ужин, зажгу свечи и открою бутылку хорошего французского вина.

В дверь звонят. Я открываю. На коврике лежит конверт, перехваченный сургучной печатью.

Я одеваюсь и выхожу во двор. Возле мусорного бака на корточках сидит та, которая я, и мочится. В инвалидном кресле Бершензон читает газету «Lе Figаrо».

— Ты похорошела, — говорит Пьер. — Была такая московская поблядушка в джинсовой курточке, а теперь настоящая красавица.

— Спасибо, Пьер! — говорю я. — Мне очень важно услышать это именно от тебя.

— Я сегодня умер, — говорит Леруа. — Мне очень жаль.

— Мне тоже. Извини, — я протягиваю конверт той, которая я. — Возьми, это твоё!

— Уверена? — та, которая я, смотрит на меня со скепсисом.

— Уверена! — говорю я.

— Как скажешь, — отвечает она, садится на Ольгу и улетает.

Я возвращаюсь домой. На сервировочном столике лежит пустой белый лист. Я открываю бутылку вина и поливаю бумагу.

Постепенно проявляются неровные чёрные буквы:

«Если вдруг станет скучно, позвони. ФМ».