Прощай, Эммануэль! Части 3, 4: Перезагрузка и Я — не я

Меня разбудил солнечный луч, пробившийся сквозь куцую занавеску. Ольга, посапывая, спит рядом.

«Господи, что же я наделала! — подумала я. — Что же теперь будет!»

Я тихонько поднялась с кровати и прошла в комнату.

В комнате сидел молодой человек, одетый в костюм-тройку, несколько старше тех, что были ночью, лет двадцати на вид.

— Доброе утро, Евгения Владимировна! — произнес молодой человек. — Как спалось?

— Можно я оденусь? — я неуклюже прикрылась руками. — Я стесняюсь.

— Это невозможно, — сказал молодой человек. — Вы сожгли свою одежду сегодня ночью на костре.

— Как? — изумилась я. — Этого не может быть.

— Я вам клянусь! — сказал молодой человек. — Мои друзья пытались вас отговорить, но безуспешно. Вы еще пытались пописать на огонь, но, слава богу, вас отвлекли на более приятные занятия.

— Странно, — сказала я. — Я ничего не помню. Неужели, так подействовал коньяк, который вчера днем мы выпили с Ольгой.

— Разрешите представиться, — молодой человек встал и поцеловал мне руку. — Филипп Модестович Леруа, внук небезызвестного вам продюсера Леруа.

— Очень приятно! — сказала я. — Какими, собственно, судьбами?

— Видите ли, Женечка, вы, кстати, не против, чтобы я так к вам обращался, — Филипп Модестович сел на стул и перекинул нога на ногу.

— Не против, — сказала я и присела на краешек второго стула.

— Так вот, дорогая моя Женюлечка, сия грустная история началась в прошлом веке. Бабушка моя, талантливая молодая пианистка, находясь на гастролях в городе Париже, понесла от подающего надежды продюсера юного тогда дедушки Леруа. Дедуля, удачно воспользовавшись временами «холодной войны» повел себя как отъявленный негодяй. В ответ на запрос советского посольства о признании отцовства сообщил, что с бабушкой моей не знаком, в интимные связи с ней не вступал и вообще это все провокация спецслужб. Поэтому папа мой Модест вырос человеком нервическим, падким к экспроприации чужой собственности и, пребывая в колонии общего режима в старинном русском городе Рязани, изнасиловал мою будущую матушку, санитарку лечебной части вышеозначенного учреждения, чем полностью подтвердил теорию дурной наследственности господина Ломброзо, которую вы, замечательная моя Женатюшечка, разумеется, не читали.

— Не читала, каюсь, — сказала я. — Я сочувствую вашему горю. Но при чем здесь я?

— Сейчас поймешь, овца тупорылая, — сказал Филипп Модестович. — Так вот, сижу я себе в городе Рязани, в комнатенке в коммунальной квартире, с больной матушкой на руках, собираюсь на работу на чугунолитейный завод. И тут письмо, большой такой конверт, с заграничным штемпелем. А в конверте письмо, от любимого, блин, дедушки, пидораса из пидорасов. Я прочту отрывок, — Филипп Модестович достал из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги.

«Денег тебе не пришлю. У меня столько внучат по миру, что на всех не напасешься. Да и у самого жопа жопская. В бандероли, которая должна прийти вместе с письмо, кинопленка. В Москве, в девяностом, когда снимали эту порнуху с русскими блядями, первый раз попробовали скрытую съемку. Техника была не идеальная, но для того времени самая лучшая. Посмотри, что можно сделать. Среди тех девок, что снимались,