Янтарь и тигровый глаз

Мистика, эротика, фэнтези. Более чем откровенно, но литературно и без непристойных слов. И не говорите после этого, что вас не предупреждали.

Ты входишь ко мне дуновением ветра,
Податливая, словно пламя свечи...
Прошу: оставайся в ночи безответной;
Будь трепетной, но — умоляю — молчи!

Речь — только прикрытие лжи и обмана,
Слова чтобы прятать, слова чтобы красть...
А ты бессловесна, слепа, безымянна,
Но в каждом движении правда и страсть.

Медовым сочатся желанием губы,
В них голод и жажда сплелись в унисон,
А тонкие пальцы то нежны, то грубы —
Мучительный и неозвученный стон!

Ты сон, ты открыта другому пространству,
Где время иное, где запах иной,
И кто мне расскажет, в моей ли ты власти
Иль властвуешь дерзко сама надо мной?

О миг упоительный, жадный, немыслимый,
Миг, что длиннее, чем вечность сама.
Есть правда честней всех превратностей жизни —
Бесспорная истина вещего сна!

Продлись, задержись, сохрани свое пламя,
Дай свет нам и звук из протянутых рук!
Что с нами случилось, что станется с нами —
То тайна двоих в откровениях двух...

Рассвет, беспощадный убийца видений,
Приходит нежданным с косой на плече.
Лишь бедные тени, две бледные тени
Стремительно тают — и нет их вообще.

Летняя ночь непроглядна и пуста, словно укутанная мягким покрывалом черного бархата. Где-то там, снаружи, сквозь густые облака еще прорезается иногда дерзкий луч припозднившейся звезды — Альтаир, Вега, Денеб... Красивые слова из чужих языков, они словно пытаются докричаться до онемевшей земли, что забылась в неверном зыбком полусне, изнеможденная безжалостным зноем отошедшего дня. Но здесь, за глухими шершавыми стенами, хранящими холод веков, эти звёзды покорно тают одна за другой на моей ладони, словно заблудившиеся в месяцах снежинки прошедшей зимы. Холодный свет сгущается в густую липкую влагу, а потом лениво протекает между пальцев вниз в безнадежной попытке подарить хоть каплю жизни иссохшимся за долгие века одиночества каменным плитам. Но нет, увы, здесь властвуют иные силы, иные законы. Вчера, сегодня, всегда.

Ты появляешься на пороге, влекомая безмолвным магическим зовом. Собранная и пугливая одновременно — неуверенно взрослеющий детеныш пантеры, готовый одновременно и вцепиться когтями в приподнявшегося из-за тяжелого дубового стола человека, раздирая в клочья широкие плечи, и распластаться перед ним на полу в позе совершеннейшей покорности. Знаешь ли ты, что ждет тебя в этих покоях вне времени и пространства? Встретишь ли ты вообще завтрашнее утро, а если да — то кем встретишь и чем встретишь? Нет, ты этого не знаешь. Но все-таки идешь, повинуясь магическому зову. Навстречу мне, навстречу судьбе, и навстречу самой себе.

— Ну, здравствуй!

Я не вижу и не слышу, как ты медленно ступаешь по тяжелому ворсистому ковру, обволакивающему и ласкающему девичьи ноги. Замедляющему шаги, согревающему душу вопреки прохладе толстых каменных стен помещения... Да, я не вижу и не слышу этого обычными чувствами, но у мудрых свои собственные глаза и свои уши — те, что открываются только с Первым Посвящением. Тебя выдает сейчас учащенное дыхание, которое горячими порывистыми ветерками вырывается из ноздрей. Тебя выдает нежный девичий запах молока и мёда, словно облаком окутывающий упругое и тренированное, но вместе с тем 

---

---

Вернуться назад