Сон в морозную ночь

Боже, какое это счастье, ощущать его внутри себя! Как он двигается, как пульсирует, как вдруг прорывается густой вязкой жидкостью! Как дрожит и выгибается, выплескивая остатки страсти, и как валится на тебя, вымотанный этим, опустошенный. Чувствовать его вкус на своих губах, слышать его еле слышный шепот: «Красавица моя», отвечать лишь мимолетным поцелуем и одновременно проваливаться в сон...

Мир вокруг рушится, разлетается на осколки, осыпается черными ошметками. Земля уходит из-под ног. Но тебе все равно. Ты знаешь нечто, чего не знает никто вокруг. У тебя внутри растет новый мир. Пока он совсем крохотный, даже ты знаешь о нем лишь потому, что меняются твои ощущения — наливается грудь, иногда тянет внизу живота, чаще хочется соков и фруктов, тошнит от запахов... Любимый понимает. Он не чувствует, но он тоже знает, что в этом безумном поглощающем самое себя мире, ты и то, что внутри тебя, это последние оплоты порядка, спокойствия и чистоты. И он оберегает тебя, как может...

А крохотный мир растет. С каждым днем, с каждым часом, с каждой минутой в нем появляется что-то новое. Через месяц это уже почти существо. Он еще не живой, еще не дышит, у него еще нет сердца, но он уже все чувствует. Точнее, она. Почему-то ты уверена, что это девочка. Любимый говорит, что ему все равно, какого пола будет этот человечек, этот мир...

А потом появляется кровь. Ты знаешь, что это значит. Где-то глубоко в душе, ты знала, что так будет. Приходят какие-то люди, что-то спрашивают, что-то записывают, но тебе уже все равно. Ты знаешь, что крохотного мира больше нет, что внутри тебя больше ничего не осталось, только сгусток мертвой плоти...

Белый потолок, желтые стены, разговоры... Кто-то говорит, кто-то спрашивает, кто-то смотрит, заставляя тебя каждый раз подниматься на алтарь, где ты сидишь, широко раскинув ноги. И ничего нет. Только пустота...

* * *

— Выкидыш в ходу... накрывай... — сухо и спокойно командовал врач — высокий светловолосый мужчина средних лет с небольшим животиком и сильными руками.

Он отошел от кресла и отвернулся к окну, пока молоденькая медсестричка в коротеньком халатике и зеленых брючках сосредоточенно возилась с блестящими инструментами на высоком столике на колесиках и накрывала их сомнительного вида и цвета тканью.

— Анестезиологов звать? — спросила она, раскрыв упаковку с перчатками и выложив их поверх ткани.

— Конечно, — недовольно кивнул врач.

Медсестричка убежала. Врач грустно посмотрел на меня и снова отвернулся.

Я лежу на кресле, ноги на подпорках и отрешенно смотрю в потолок. Все это как будто не со мной. Этот грустно-спокойный доктор, эта опытная, несмотря на свою молодость, медсестра, эти разложенные и подготовленные блестящие инструменты, которые вот-вот вонзятся в мою плоть, станут кромсать что-то, что я совсем недавно считала своим ребенком...

Дверь открылась, и я повернула голову навстречу вошедшим. Врача узнать легко — она входит деловито, сложив руки на груди, в крахмальном халатике с логотипом какого-то препарата, с коротко остриженными крашеными волосами и недовольным