Сон в морозную ночь

бутылки с соком.

— Лежи, — останавливает она меня. И наливает сок.

— Спасибо, — шепчу...

Пью... вкус во рту не меняется, а примешивается к вкусу сока... мерзко... пытаюсь нащупать пакет с фруктами... там были мандарины... почему-то очень хочется мандарин...

— Ты че, резкая что ли? Лежи спокойно, сейчас дам, — кричит на меня «воспаленная». — Что ты хочешь? Мандарин?

Киваю...

Она подает:

— Почистить?

— Нет, спасибо, я сама...

Запах цитрусовых немного проясняет мозг...

Надо позвонить мужу...

— Ты телефон ищешь? — женщина с «угрозой»... мы поступили в один день, но у нее еще есть шанс...

Киваю...

Все в глазах расплывается, но мне удается найти номер с коротким именем «Я». С трудом попадаю на зеленую кнопку:

— Андрюш?

— Да...

— Меня почистили... — сообщаю заплетающимся языком.

— Уже?..

— Да...

— Что-то нужно?..

— Я потом...

— Хорошо... спи...

Я отключаю телефон и закрываю глаза. Зачем я ему позвонила? Сама не знаю. Просто хотелось услышать его голос...

— Как ты? Все нормально? — девочка на третьем месяце.

— Да, — отвечаю и улыбаюсь.

— Нифига себе ты спокойная, — замечает «воспаленная».

— Истерика все равно ничего не изменит, — говорю и снова улыбаюсь. — А если я начну тут голосить и рвать на себе волосы, у нас еще две таких же будет...

— Но все равно... — она смущается.

Не отвечаю и опять улыбаюсь.

Улыбаться, как бы мне ни было больно — этому меня учили с детства. Слезы — проявление слабости. Их могут видеть только самые близкие, и то... Я плачу только при муже, потому что знаю — он не станет меня жалеть, не станет успокаивать, не пойдет у меня на поводу, но сделает все, чтобы больше я не плакала...

И вот теперь у меня есть железобетонный повод, а слез нет. Нет и все. Как нет голода. Жую мандарины и яблоки только для того, чтобы заглушить этот мерзкий вкус во рту...

Снова звоню мужу, диктую лекарства. Привычно говорю: «Целую», и вдруг понимаю, что мне действительно хочется его поцеловать, обнять его шею и плечи, взъерошить его волосы, ткнуться в щетину на щеках, заглянуть в глаза, потереться носом о его нос... Я и не думала, что так соскучилась!

Я заметила, что отношение ко мне изменилось. Теперь в моем присутствии говорят на полтона тише, стараются не заводить разговоров о детях, да и вообще всячески избегают оставаться со мной наедине. Я улыбаюсь про себя — глупые. Да, моей малышки больше нет, но я-то еще жива! У меня еще будут дети.

Но нянечки и медсестры смотрят на меня с сочувствием, доктора, общаясь со мной, и вовсе прячут глаза. Да ладно вам, я не расстраиваюсь, не сержусь, не обвиняю вас. Пустота не может ничего этого. Она потому и называется так, что в ней ничего нет...

Но по ночам мне страшно. Слышится детский плач с нижних этажей. Я прислушиваюсь к нему, и сердце каждый раз замирает, когда он обрывается...

Меня выписывают через два дня. Андрюша меня встречает, потому что за это время он перетаскал сюда полквартиры, и полсупермаркета, а тяжести мне поднимать нельзя...

Мы идем, как раньше,