Брак по-американски

вниз по ноге. Его молодец, торчащий тут же, в футе от дырочки, ныл и просился вовнутрь, — но Грегори терпел, желая вымучить Кудряшку до смерти. «Будет знать, как безобразить...»

Растянув ее булочки врозь, он нагнулся — и прильнул ртом к лиловым складкам.

Сью поперхнулась, заглотила ртом воздух, натянула челюсть в немом крике, обрела голос — и захрипела, позабыв всякий стыд. В ее сердцевину, распахнутую, беззащитную, вдруг влилось нежное, одурительно сладкое и липкое, обволокло ее цветным блаженством, искрящим во всем теле, и лизало ей сердце, облепляя его медом...

— Сиськи! Где сиськи? — ревел ей Грегори, но Сью не слышала его, утонув в меду. Личико ее уткнулось в кресло, и кудряшки накрыли его искристой копной... Грегори дотянулся до ее груди — и стал мять ее сквозь блузку и бюстгальтер, нащупывая соски. Сью пискнула, подавилась — и мгновенно кончила от этой перекрестной пытки, прыснув пеной прямо в глаза Грегори.

Выпрямившись, тот лихорадочно сунул свой кол в прыгающие складки — и вновь принялся накачивать кончающую Сьюзен, отпустив все тормоза.

Этот миг высшего блаженства длился всего двадцать секунд. Сьюзен утробно выла в кресло, корчась под ударами бешеного молота, а Грегори топил себя в истерике гонки. На этот раз он и не думал выходить прочь — и, когда в потрохах натянулся мучительный ваккуум, он с хрипом всадил в Сьюзен молнию жгучей жидкости, сжав ее бедра мертвой хваткой, — и еще, еще, и еще, и еще, и еще...

Он пожирал ее членом, как голодающий, и смеялся от насыщения. И потом, когда они выхолостились до капли и оползли на пол — он смеялся, радуясь за Сью, кудрявую девочку, которая превратилась в бешеное тело, вывернутое ...наизнанку.

— Ну вот и все, Кудряшка, — хрипло шептал он ей, когда обрел голос, — вот и все. Я накачал тебя до ушей. Теперь у тебя полное пузо моих детей. Ты неминуемо залетишь. Скоро у них вырастут ручки, ножки, они начнут шевелиться в тебе, а у тебя будет большое симпатичное брюшко, как у бегемотихи... Уффф! Давай, что ли, упадем?

Он подтянулся к ней, втащил ее к себе — и они вдвоем плюхнулись в широкое кресло.

— Тряпочки долой... хочу тебя голенькую... Кажется, я уже знаю, какой выбор ты сделала. Я прав? — Да, — улыбнулась Сью. — Но только я же тебя совсем не знаю... — Ну так в чем проблема? Узнаешь! Вся жизнь впереди, времени хватит! Только не говори мне, что ты меня не любишь. Твоя кисочка очень даже меня любит. И вот они тоже... — Грегори добыл из черного бюстгальтера упругие груди Сью, и они заколыхались, раскатавшись сосками врозь.  — Не скажу, — улыбалась Сью.  — И я тебе не скажу, — скалился Грегори в ответ. — А вот ты расскажи мне, чего это тебе вздумалось в столь нежном возрасте играть в Робин Гуда?  — Ты посмотрел мои счета? — Естественно. Наверное, у тебя что-то в детстве, в семье... — Да. Мой отец был редкой дрянью. Собственно, он ею и остался, просто