Из цикла «В отцы годится» №9: Татьяна, милая Татьяна

поставив тут же пластинку. — Давай целоваться? Давай, Танюш?

И приблизился к ее губам, обняв за спину.

Их тела прилепились друг к другу — голое к голому, грудь к груди. Женины губы застыли в сантиметре от Тани, и она сама куснула их — раз, другой, потом с язычком, а потом и мокренько, с присосами...

Незаметно, лизок за лизком этот поцелуй перерос в бешеную кусню губами. Языки причмокивали, губы горели, всасывали и норовили заглотить все, руки путешествовали по телам...

Женя почувствовал, что больше не может.

— Иди сюда, Танюш, — бормотал он сквозь ее поцелуи. — Иди. Ложись...

Таня подпрыгивала, бодая передком Женю.

Не прекращая лизаться, они улеглись в постель и пристроились друг к другу. Совокупление стартовало плавно, незаметно, и супруги урчали, все глубже влипая друг в друга губами и гениталиями. Женя скрючился в три погибели, Таня выгнулась ему навстречу, и вместе они напоминали две половинки буквы «О». Женя был уже глубоко в ней, порвав плеву, и Таня, похоже, этого не заметила, или же боль слилась в ней с болью наслаждения, и она не смогла отделить одно от другого...

Потом Женя разошелся и молотил ее беспощадно, как опытную бабу, и бедная Таня пищала под его напором, пуская слюни. Он сдерживался до последнего, чтобы поглубже выкупать Танюшу в ее похоти... и когда гонка его доконала, и он выплеснулся в Таню криком и спермой — тогда эта финальная волна все-таки подтолкнула его жену к пределу наслаждения. Оно сковало Танино тело каменным спазмом — и Женя, выхолощенный до капли, старался долбить ее утробу, пока не обмяк, и потом восхищенно смотрел на чудо женского блаженства, переполнившего Таню. Оно не отпускало ее долго, долго, пока не испарилось из нее с последним, самым длинным и сладким стоном...

Теперь нужно было ее ласкать, понимал Женя. Ласкать густо, щедро, чтобы удержать драгоценную близость.

Он чмокал и гладил Таню, дул ей в нос, щекотал ключицу, и она обессилено улыбалась ему красной, как кровь, улыбкой. Она вся была красной — и волосы, и веснушки, и тело. И волосатый передок был вымазан кровью. Женя слизывал эту кровь, смакуя терпкий железный привкус, и целовал Таню в стыдное место.

— Мой любимый, — густым медовым голосом сказала она. — Моя радость, родненький мой...

Это был совершенно незнакомый голос — голос взрослой женщины. Влюбленной, счастливой, бесконечно полной нежностью и обожанием. В нем можно было утонуть, как в теплом молоке.

Застенчивой девчонки, впервые показавшей письку, больше не было. Она навсегда осталась в ушедшем вечере.

Просыпался Женя поздно и трудно, как после попойки, только голова не болела, а наоборот, была легкой, будто оттуда вытряхнули лишний мусор.

По квартире плыли ароматы Арагви, Метрополя и Седьмого неба*. Женин желудок свело спазмом. Ощупав пустую кровать, Женя подхватился, как дурной, и присел на край.
*Московские рестораны. (Прим. авт.)

«Приснилось?... Но откуда запахи?... «Очищенная от мусора голова не была уверена ни в чем, поэтому Женя на всякий пожарный напялил трусы и пошлепал на кухню.

Там было пусто, если не считать груды 

---

Потеря девственности

---

Вернуться назад