Из цикла «В отцы годится» №5: На круги своя

Жизнь Ильи Степаныча Сухорукова складывалась так, что к сорока пяти годам он все чаще называл себя неудачником.

Он старался, как мог, не выказывать это на людях, тщательно маскируя свое нытье. Да и не поняли бы его — сказали бы «зажрался». Или «кризис среднего возраста». Или еще что-нибудь обидное.

Для стороннего наблюдателя Илья Степаныч был вполне себе успешным чиновником, авторитетным, крепко сидящим в своем кресле. И только сам Илья Степаныч знал, на что он был БЫ способен, если БЫ... Но это неуловимое БЫ все никак не наступало. Все его прожекты сыпались один за другим, будто судьба говорила ему — «сиди и не рыпайся». У него не было ни семьи, ни детей. С женщинами Сухоруков никогда не ладил, и из всех объятий, в которых он побывал, ни одни не согрели его так, чтобы хотелось вспоминать о них сейчас, на пятом десятке лет.

И тем удивительней было то, как появилась в его жизни Илона.

Она числилась на побегушках в одном из нижних отделов его конторы. Случилась необыкновенная (хотя, с другой стороны, и вполне объяснимая) вещь: красотка Илона без памяти влюбилась в седеющего Илью Степаныча.

Если разобраться, в этом не было ничего странного: авторитет Сухорукова, его величественные спичи на планерках, его элегантный вид — все это вполне могло впечатлить молодые гормоны. А если учесть ещё и два важных обстоятельства — 1) женская логика, 2) восемнадцать лет... Как бы там ни было — факт оставался фактом: в свои сорок пять Иван Степаныч привлек внимание самой яркой из начинающих прелестниц города Питера.

И правда — Илона была не просто хорошенькой. Стоило понаблюдать за ней минуту-две, и казалось, что никакой Голливуд не сможет соперничать с этой гремучей смесью легкости и обаяния. Кожа у нее была матово-бледной и прозрачной, как и положено породистой финке, лицо — нервно-оживленное, по-детски заинтересованное, и на нем блестели зеленющие глаза, огромные, как у олененка. Свои длинные волосы она обесцветила до лунной белизны, и они казались седыми. Даже матерые чиновники, общаясь с ней, чувствовали вялость в языке, и голос их сам собой оплывал, как подтаявший маргарин. Илья Степаныч отнюдь не был исключением.

Каково же было его удивление, когда он заметил, что Илона сама путается и краснеет при их встречах (а краснела она ослепительно, как розовый прожектор). Он удивился еще сильней, когда понял, что она заглядывает к нему в отдел по пятьдесят раз на дню. А когда шеф всерьез спросил, как у них дела — тогда-то Сухоруков и призадумался.

Все решилось в короткий срок. Хихикающие коллеги вытолкнули Илону под ливень, и та оказалась рядом с машиной Сухорукова. Пришлось везти ее домой. Так начался этот томительный вечер, который привел к неожиданной (хотя и вполне предсказуемой) развязке:

— Ты уверена? — спросил Сухоруков, не зная, что сказать поумнее. Ответом ему была виноватая улыбка, сиявшая сквозь мокрые локоны.

— Что, и замуж за меня пойдешь?

Он шутил с ней, прячась, как страус, от ее признания. И только через