секс. Подробнее всего расписывались сексуальные предпочтения, и вскоре Лиза была напичкана интимными тайнами всего класса, как опытный сексолог.
Чем дальше — тем сильней ее холодил тот самый холодок в печенках. Несколько раз Лиза дома раздевалась догола и устраивала себе смотр перед зеркалом, пытаясь представить, какой ее увидят ребята из школы. Она тысячу раз говорила себе, что все это «просто так», что этого никогда не будет, пытаясь спрятать холодок как можно глубже в себя — туда, где он был почти незаметен.
Это невероятно, но на уроках они занимались исключительно по теме. Приходили недоверчивые завуч, директор, учитель русского, другие учителя — и убеждались, что чудо, о котором им донес куриный телеграф, не выдумка, и что Лизе действительно удалось взять иностранных оболтусов, от которых стонала вся школа, в ежовые рукавицы. Все видели, насколько лучше те говорят по-русски, и директор уже нашептывал Лизе, что берет ее со следующего года на двойной оклад. С ней стали почтительно здороваться в коридорах, стали просить у нее совета, и Лиза изо всех сил корчила из себя наивную девочку, которая просто любит свое дело, и все.
Когда один ученик (конечно, это был Трэвис) без единой ошибки рассказал ей о своей жизни в Нью-Мексико, а потом еще и выдержал с ней разговор о кактусах своей мамы, делая такие мизерные ошибки, что их можно было не принимать во внимание — тогда Лиза всерьез задумалась.
Это было спустя три месяца после ее ультиматума.
«Трэвис просто имеет на меня особые виды. Но я же не обязана трахаться с ним. Найду какую-нибудь отговорку... Я же женщина, в конце концов», — убеждала она себя. — А другим ни за что не овладеть языком так, как он. За голые сиськи никакой дурак не будет столько вкалывать...»