Возвращение

Колька провел в колонии весь срок — от звонка до звонка. Долгожданная свобода снится ему почти каждую ночь. Едет в машине по чистому полю, кругом стеной сжимает дорогу озимая рожь... и вовсе не машина, а зоновский конь плетётся с Колькой в возке — полный душистого хлеба в коробке, похожей на сейф, который он вскрыл на обувной фабрике в кассе перед зарплатой.

Буханки хлеба превращаются в пачки червонцев: Колька спешно суёт их за пазуху, в карманы штанов и бежит, бежит задыхаясь. Ноги, как ватные не держат его, и он на четвереньках старается забраться дальше в рожь. И вот его почти не видно, вдруг тяжёлая ментовская рука хватает его за волос — приподнимая голову.

— Ты чо орёшь? — слышит он хриплый голос соседа по нарам. — всё шлюхи снятся — добавил сосед.

— нет, нет — бормочет Колька, обрадовавшись, что всё происходило во сне.

Мысли вяло вступали в действительность. Сегодня он будет дома — свобода! Колька окончательно проснулся. Вспомнил дорогу от лагеря к дому. До станции пешком километров пять — шесть по тайге. Погода стояла ещё сравнительно тёплая — хотя перевалил за середину ноябрь. Вспомнилась подруга — розовощёкая с выпирающей — словно два горба — грудью и тонкими, как у скаковой лошадки, ножками. Добрая по натуре женщина, на три года старше Кольки, нравилась ему. Она не интересовалась его делами и всегда рада встретить и обласкать его своими горячими губами при встрече после разлуки, когда он пропадал с дружками. И он надолго зависал у неё. Бывало неделями после удачного «дела» Колька не выходил из квартиры. Анна, так звали его любовницу, снабжала продуктами и коньяком, своего сильного и смелого друга готовясь к бурной, любовной ночи. Он спал всегда голый, растянувшись во весь рост на спине — без одеяла. И его тело манило её, как только она заходила в квартиру.

Поставив сумки у порога, на ходу скидывала одежду и садилась верхом на его грудь лицом к его достоинству. Руками, обнимая и поигрывая его ягодицами, она нежно целовала пупок и вылизывала дорожку к «главному действующему лицу» — его головке. Колька не сопротивлялся. Он целовал её худые ляжки, — гладил, почти у самого носа, кису и ждал, когда Анька заглотит его ещё вялый член. Так в приятных воспоминаниях, как камень, твёрдым пенисом он не заметил, что наступило утро. Он встал с торчавшим в трусах концом — без ласк. (Редко, но бывало, что он покупал тюремную «машку», ему он давал в беззубый рот и драл его в раздолбаную жопу. Чаще дрочил своими руками, в таких случаях, и не один раз, за четыре года заключения). Сдерживал он себя надеждой, что Анька ждет, и приготовила много разных приёмов для страстной любви.

Она писала в последнем письме к нему с воли, что вся дрожит и тоскует по его яичкам, сладкой и нежной головке. И при виде порнухи по телику она с воем кончает и ждет, не дождётся, когда испробует на вкус стрелявшую ей