стаканчик, стоявший всё это время на секции без дела, я только теперь догадался об его истинном предназначении. Вася выплюнула сперму в стаканчик — полный рот богатых перламутровых излияний.
— Хорош! — загорелся азартом Никифоров, подставляя стаканчик под свет люстры. Я тоже пялился на жидкость, только что покинувшую мои яйца, те бойко гудели лёгкостью воскрешения.
Никифоров тем временем достал из секции пищевую воронку, опрокинул Васю на спину, её волосатая вагина задралась к нам, как статуя Свободы. Розовые малые губки расходились в стороны, растягиваясь к треугольной складочке, которая слегка выдавалась вперёд, копюшончиком сохраняя жемчужину клитора.
В следующий момент Никифоров всадил стержень воронки в Васино влагалище и ровным плюхом слил мою сперму внутрь.
Я даже пикнуть не успел, как содержимое моих яиц переместилось в Васину матку.
— Всё, ты свободен, — улыбнулся Никифоров.
Он вытянул пистолет, который держал всё это время в правой руке.
Я зажмурился: «Всё, конец!»
Раздался щелчок. Медленно открыв один глаз, потом другой, я обнаружил, что пялюсь на огонёк зажигалки.
Никифоров грубо ржал. Вася, лежавшая на полу враскорячку, присоединилась к нему нежными хихиками. Я расплылся в дебильной улыбочке, подтягивая трусы с джинсами.
Дрожа в коленках, пятился из дурдома. Огонёк судьбы моей провожал меня, подрагивал в дуле пистолета.
— Идиоты, — буркнул я, когда достиг безопасного расстояния.
— Васенька, теперь ты довольна, правда, милая?
— Да, дорогой.
Я оставлял их ворковать друг с другом, обсуждать нюансы изнасилования, планировать новые эскапады, вить сети замыслов, рассчитанные на лопуховатых соседей. Всё в этом перформансе сквозило отвратительным издевательством над волей человека, попранием его прав на свободу, попахивало неистребимым желанием сношаться с наивными соседями.
«Психи!» — злился я под душем, заливаясь то ли смехом, то ли нервной спазматической дрожью.