Бремя любви

бабами, если иметь в виду гражданку, где, как ты говоришь, баб море... одно другому не помеха! И потом: есть нормальная однополая любовь, а есть — не менее нормальное однополое поведение, обусловленное... да чем угодно обусловленное! Желанием разнообразия, количеством выпитой водки, банальным любопытством... однополый секс ничем не хуже секса разнополого, и если вдруг тебя, как ты сейчас сказал, на пацана потянет — с пацаном захочется, то знать обо всём этом папе-маме будет совершенно не обязательно. Лично я об этом так думаю...

— Ну-да, — отзывается Максим. — Наверное, так... складно ты всё объясняешь. А ты сам, Андрюха... ты как — будешь с пацанами на гражданке трахаться? Или, может, как уйдёшь на дембель — так с этим делом напрочь завяжешь? — Максим смотрит на Андрея все так же вопросительно, и во взгляде Максима по-прежнему нет никакого подвоха; Максим смотрит на Андрея так, словно ждёт от Андрея окончательного — всё объясняющего — откровения.

— Откуда я знаю, что там, на гражданке, будет... — отзывается Андрей, указательным пальцем размазывая по головке своего напряженно вздыбленного члена вазелин. — Может, буду, а может, не буду... давай, бля, поворачивайся — становись задом! Мы ещё не на гражданке — мы в армии, Макс, и я в очко тебя... по-армейски, бля, по-военному — в очко рачком! Давай...

— Извращенец... самый настоящий извращенец! — с деланным возмущением едва слышно бормочет Макс, так что кажется, что он это шепчет исключительно для себя самого, изумляясь и возмущаясь одновременно. — Все его боевые товарищи, включая отцов-командиров, думают, что он — образцовый сержант, отличник боевой и строевой подготовки... а он — «в очко»! И кого? Лучшего друга! Как так можно... не понимаю! Никакого, бля, уважения — ни к морали, ни к этике, ни к эстетике...

— Здесь ты, Макс, ошибаешься. К эстетике моё уважение неоспоримо... в смысле фактуры ты очень даже ничего... и на рожу прилично смотришься, и фигура у тебя, у лучшего друга, вполне сексопильная, и попец у тебя... — Андрей, глядя на Максима, цокает языком, — попец у тебя очень даже ничего... аппетитный попец! Так что в смысле эстетики — всё в порядке. Уважение к эстетике — налицо... вот оно — колом стоит!

— Ну, спасибо тебе — за столь сомнительные комплементы. Мелочь, а приятно... — Макс, лёжа на спине, снизу вверх смотрит на Андрея смеющимися глазами.

— Пожалуйста, — отзывается Андрей. — А что касается моих боевых товарищей, то все мои боевые товарищи, не исключая отцов-командиров, думают совершенно правильно — одно другому не помеха, и только злобные тупые извращенцы могут кричать, что взаимоприемлемый однополый секс является признаком извращения, несовместимого с обликом образцового сержанта, отличника боевой и строевой подготовки... из чего, Макс, следует, что извращенцы не мы, а извращенцы те, кто, запутавшись в собственных комплексах, своё либидо сублимирует в говённую гомофобию... давай, бля!

В последних двух словах, выдыхаемых Андреем коротко и энергично, звучит молодое, жаром пышущее нетерпение, и Максим, послушно перевернувшись на живот, так же послушно подаёт свой корпус назад, становясь на колени, — голый зад Максима задирается вверх,