Малахитовая шкатулка

и стояла, не двигаясь.

— Меня не интересуют сейчас твои женские прелести, я не собираюсь тебя насиловать. Раздевайся или мне придется сорвать всё это с тебя. И пойдешь потом домой голая, — он говорил не зло, но строго и решительно.

Я разделась и стояла голая с охапкой одежды в руках, переминаясь с ноги на ногу. В гараже было прохладно, по всему телу побежали мурашки. Странно, но внизу живота при этом как будто перекатывался раскаленный шар. Марк подошёл ко мне, резко выхватил из моих рук одежду и бросил на стеллаж. На глаза навернулись слёзы, и по щеке покатилась горячая капля. Мне было холодно, стыдно и очень страшно.

Марк посмотрел на меня с сочувственной, как мне показалось, усмешкой.

— Я не садист и никогда никого не бил. А меня самого выпороли только один раз, когда я был подростком. Вот в этом самом гараже, — он помолчал и огляделся вокруг.

— Мы здесь с дедом возились с его старенькой «Волгой». Мне было тогда лет одиннадцать, я был очень подвижный и всё время влипал во всякие истории... Руки были, как говорится, не для скуки. Дед велел ничего не трогать, а я не удержался, конечно... И меня чуть током не убило.

Марк говорил медленно и задумчиво. Это обстоятельное повествование меня, с одной стороны, немного успокоило (вроде бы он не зверь и не маньяк), но одновременно откуда то из глубины начал подниматься ещё больший страх от понимания того, что и наказывать он меня будет так же обстоятельно.

— Дед сначала дико за меня испугался, весь в лице переменился. А потом так

разгневался, схватил меня, зажал голову между ногами, спустил штаны и выпорол... тем, что было под рукой — в несколько раз сложенным проводом. Сказать, что было больно — значит ничего не сказать... Эту боль и ужас я помню до сих пор, хоть и стеганул он меня всего-то раз пятнадцать-двадцать.

Марк встряхнул головой, отгоняя от себя неприятные воспоминания. И продолжил уже громче и быстрее:

— Ну а тебе уже не одиннадцать, да и проступок твой посерьёзнее будет! Думаю, сто ударов проводом будет в самый раз...

Ужас охватил меня с головы до ног, меня начало трясти, а слезы полились в три ручья. Совершенно невозможно, чтобы это произошло сейчас со мной! Я собиралась упасть на колени и умолять о пощаде, но Марк ловко подхватил меня, приподнял и мгновенно уложил животом на стол. Откуда-то у него в руках появились веревки, которыми он очень быстро привязал меня. Спущенные вниз ноги — к ножкам стола, а руки, вытянутые вперед — к стеллажу, стоявшему почти вплотную к столу. Я была так растеряна и убита, что даже не пыталась сопротивляться. Ноги оказались довольно широко разведены в стороны, наверное, вся промежность была хорошо видна, а попа и вовсе выставлена на полное обозрение и поругание, и это делало ощущение стыда и беспомощности ещё острее. А внизу живота все сильнее бился раскалённый шар.

— Тебя