Без ансамбля

ребёнком.

— Дома это где?

— Псковитянка я...Из древнего города.: квартира 140, шестой этаж. — дурачилась Тина. —

— Теперь будем тебя допрашивать. Ты кто у меня по гороскопу?

— Вес.

— Весы? Нет, ты не можешь быть «весами» у меня сексуальная несовместимость, — авторитетно заявила Тина и тут же искренне рассмеялась.

— Вот я глупая, да?

— Нет, не глупая. Просто дождь начинается, — ответил я, отпуская её.

Наскоро простиранная в озере футболка не выдала своей судьбы, потому, что ничем не отличалась от насквозь мокрого платья Тины.

Мы ввалились в общую комнату стройотряда именно в тот момент, когда последняя миска с салатом была торжественно водружена на стол, а первая бутылка водки готовилась расстаться с крышкой.

Тина, останки трусиков которой были торжественно водружены на сук неподалёку от памятного для нас места, явно нервничала по поводу мокрого и потому прозрачного платья. Хотя за пару минут до этого она поделилась со мною необыкновенно ярким переживанием. Оказывается, женщине может быть очень приятно бежать с обнаженной под коротким подолом вагиной и чувствовать малейшее дуновение и ласкающий холодок, возбуждаясь от одной мысли о своей открытости.

Мы торопливо юркнули в одну из комнат, где стояла кровать Тины и были её пожитки.

— Отвернись, — попросила Тина.

Существует большая разница между торопливым стаскиванием мокрого платья и, пусть торопливым же стаскиванием такого же мокрого платья в радостном безумии любви. Я тоже завозился, выжимая штаны и футболку.

— Артур! — тихо позвала Тина.

Я обернулся. Она стояла пленительно прекрасная в резком свете стоваттной лампочки без абажура, с мокрыми длинными волосами, с высоко торчащими грудями, с темной полоской желанного паха. Порывисто подойдя ко мне, Тина на секунду прижалась изо всех сил, поцеловала долгим знойным поцелуем и подтолкнула — «иди».

Я окунулся в наполненную народом комнату, где явственно вызревала пьянка.

— А это наш Левитан, гений рифмы и паузы, заслуженный мастер спорта по прикладному словоблудию Арту-у-ур! — Макс исправно выполнял функции тамады и массовика-затейника.

— Пропустившему вторую мы сейчас нальём штрафную!

— Не гони, Макс. Водки мало. Двадцать рыл — шесть бутылок — зашипел я. Пить отчаянно не хотелось.

— Не боись, взяли девки самогону для улёту и догону! — бодро отрапортовал тамада.

— Ну, скажи тост, Артурчик, — капризно проныла длинная носатая девица, закинувшая ногу на колено нашему ударнику (в смысле музыканту, играющему на ударных инструментах) Грише, по метрике — Георгию.

— «Тост» (тупая шутка).

— Ну, ты нормально скажи! — не унималась девица.

— Правда, Артур, скажи. Ты ведь умеешь, — подключилась мордастая в нашивках, — мы чуть не разревелись, когда ты стихи там читал. Давай ещё, пожалуйста.

Раздался шум поддержки.

Кто-то из наших пнул меня в ногу, в смысле: «давай, работай, — дамы хотят». И я сказал:

— Обычно говорят «я хочу выпить за:», но я хочу не только выпить. Я хочу поднять тост. Хочу сказать, потому что это мой способ передать то, что я чувствую. Именно способность переживать чувства, большие чем ощущения делает жизнь человека прекрасной и именно способность разделять чувства делает человека человеком. Я так сейчас считаю.

И сейчас я чувствую,