Романтика похоти. Т. 2 гл. 5 — моя тётя миссис Браунлоу, продолжение

своим языком над этой твёрдой выпуклостью.

Я так и делаю. Её роскошная задница извивается от полнейшего удовольствия. Она быстро приходит к восторженному концу, чуть ли не запихивая всё моё лицо в свою обширную орбиту, откуда бьёт на него струей настоящий поток спермы. Она схватывает меня за плечи и тащит наверх, чтобы можно было поцеловать меня...Мой дрекол возвращает себе полную энергию и как-то сам собой исчезает в широко зияющем похотливом влагалище, когда вход туда оказывается в пределах его досягаемости.

— Ничего себе! — произноси моя тётя, вздрагивая от такого неожиданного исхода, но удовольствие её настолько велико, что она ни мгновение не колеблется.

Забросив ноги и руки вокруг меня, она приводит в непосредственное действие с вою податливую поясницу. Сам я одинаково в состоянии дикой похотливости, так что этот наш забег заканчивается ещё более быстро, чем предыдущий, и мы истощаемся и в восхитительном томлении падаем, как только минует восторженная радость первого порыва изящной разгрузки.

Моя тётя, которая не могла не быть довольной, причём очень и очень сильно, всё же поддерживает видимость, будто помогает мне, а потому желает, чтобы я всё же поднялся: — Нам надо идти, наступает время второго завтрака. Но, мой дорогой племянник, ваше неистовство приводит меня в замешательство. Почему бы вам самому не приложить усилия, чтобы держать в подчинении свою твёрдость и не позволять ей так часто превращаться в одеревенелость?

— О, моя дорогая тётя, вы с таким изяществом и удовольствием даёте мне облегчение, что моя закорючка, кажется, делается твёрдой только для того, чтобы у меня тут же возникло намерение просить вас о смягчении. Видите, как она снова выпирает из брюк.

Так как она только что их застегнула, она кладёт сверху руку и хватает её, но говорит с глубоким вздохом:

— Идём же! Поторапливайтесь! Или я не знаю то, что может случиться.

И сжимает мою руку, так что я могу почувствовать, насколько она сама всё ещё возбуждена. Одно только благоразумие позволяет ей сопротивляться дальнейшему потворству своим желаниям, поскольку она, по-видимому, думает, что я всё ещё не сознаю истинную сущность наших трудов.

Мы находим доктора, ждущего нас за вторым завтраком. По покрасневшему лицу мой тёти он делает предположение о природе нашей последних занятий и спрашивает, не был ли я опять обеспокоен своей неестественной твёрдостью.

— Да, — говорит тётя, — бедняга всякий раз, когда захочет заняться пустяками, то не может сделать этого сразу, его начинает беспокоить, а у меня были некоторые трудности в успокаивании его. В конце концов я преуспела, но сказала моему дорогому племяннику, что в дневное время он должен пытаться сам обуздывать это, ибо не всегда в моей власти будет придти ему на помощь.

— Совершенно верно, моя любовь; мой дорогой Чарльз, вам следует постараться следовать за пожеланиями вашей тёти.

Конечно я обещаю, и с таким видом невиновности, что могу видеть, как они обмениваются улыбками по этому поводу. Мы садимся за стол.

После завтрака доктор, сидя рядом