Страсти по шевелюре

садистским, необъяснимым, запретным, и потому — сладким желанием надругательства над ним.

Любое порно — грубая, безвкусная биология в сравнении с тончайшим эротическим томлением, которое вызывает этот фетиш. Его очень трудно обозначить: он неуловим, как сама любовь и сама смерть. Возможно, пронзительный эротизм нашего отношения к Дашиной шевелюре связан с особой чувствительностью ее кожи на голове, которая у нас — главная эрогенная зона после Тех Самых; стоит провести пальчиком от ушка к затылку — и Дашуня хрипит и замирает, взгляд стынет, а пещерка начинает сочиться влагой любви.

Мытье головы — занятие не менее интимное и волнующее, чем поцелуи бутончика между ног. Поэтому мы всегда уединяемся для этой процедуры, а редкие визиты к парикмахеру для Даши — одно из самых стыдных и сладких ее удовольствий. Ласковая девочка-парикмахер, — как однажды поведала мне Дашка, розовея и утыкаясь мне под мышку, — способна извергнуть из ее киски потоки влаги, стекающей струйками по ногам; и если бы Дашка решилась ласкать себя в этот момент — получила бы невероятной силы оргазм.

Нечего делать — пришлось идти на консультацию к тете Жене, провести под ее руководством сеанс ухода за волосами ее помощницы, той самой ласковой девочки (что немало меня смутило, ибо я получил изрядное удовольствие, обмазывая гелем милую девичью шевелюру), — а потом... Потом — я провел такой же сеанс с Дашей: усадил ее топлесс против зеркала, привязал ей руки к стулу, чтобы намучить хорошенько, и постарался вызвать как можно больше сладостных разрядов на ее макушке, обмазанной гелем. Результат превзошел все ожидания: уже через минуту Даша выла, дрожала, покрывалась гусиной кожей — меня-то она стеснялась куда меньше, чем Кати, — плакала (ибо она умеет плакать от томления) и умоляла меня развязать ей руки.

Я не спешил этого делать; оставив ее шевелюру в белых хлопьях кондиционера, я присел перед ней на корточки и ужалил язычком соски; потом оголил ей низ и лизнул кисуню. Мой язык буквально утонул в вязком слое горячего геля, наполнявшего Дашину киску и вытекавшего из нее на ноги и на одежду. Ну и ну! Дашка стонала со слезами на глазах, умоляла не мучить ее, но я лизнул ей киску еще пару раз, заставив ее корчиться, как от электрошока, поиграл языком с клитором и складочками, потом — встал и вернулся на свое рабочее место.

Дашка глядела на себя, голую, и ныла: «Сссадюга! Ну намучил уже, ну... О-о-о-ой! я не могу больше, понимаешь, не могу-у-у-у...», но я не спешил, неторопливо массируя и щекоча ей кожу на голове, покрытой густыми хлопьями кондиционера. Дашка извивалась, как на сковороде; лицо и тело ее были покрыты красными пятнами, дыхание прерывалось, как от рыданий, слезы текли по щекам и капали на грудь. Наконец я отвязал ей левую руку (она левша), принялся нежно месить ей мыльную массу волос, — и через секунду комнату наполнил такой надсадный вопль, что зазвенела люстра...

Из Дашки вытекло тогда небольшое озерцо, что бывает нечасто — раз в месяц-полтора (при том, что