Страсти по шевелюре

них не было таких волос, — и как раз в этот момент я открыл ролик, где бреют молоденькую, удивительно милую латинку с неописуемо роскошными черными косами до пояса.

Это зрелище потрясло нас, и особенно — Дашку; она медленно посмотрела на меня, ощупала свои волосы... У меня сжалось сердце... и как раз в это время бедную девочку обрили до последней пряди, обмазали ей лысину кремом и стали водить по ней станком. На лицо девочки было страшно смотреть... и на Дашкино тоже. Широкие-преширокие девочкины глаза глядели в зеркало; в них светилась жуть и отчаянная решимость... сердце кровью обливалось от жалости к ней, и одновременно — от жертвенного упоения происходящим. И все это непонятным образом перетекало в пах, где член стоял ноющим рогом, требующим немедленной ласки. Убить свою женственность, свою красоту, сознательно расстаться с ней ради терпкой красоты-на-грани-уродства, красоты жестких линий, острых очертаний... настоящее женское самоубийство, и одновременно — эротический подвиг!

Жестокая, непостижимая красота бритой девочки — когда лысину вычистили и вытерли — поразила нас в самое сердце; она казалась уродством на фоне роскошной чувственности прежних ее локон, — и тем не менее лысина была красива! Будто бы убрали все декорации, весь антураж — и оставили обнаженное женское «я», без покровов и прикрас, — и это глубинное «я» оказалось прекрасно и... женственно. Лицо зазвучало собственной музыкой, линия лысого черепа с каждой секундой казалась все пластичнее и совершеннее — нужно было только отвернуться от привычного сравнения с густой шевелюрой. Бритая девочка с удивлением убеждалась в этом, щупая свою свежую лысину, и в глазах ее светилась, как глубинное зарево, радость — изумленная, недоверчивая...

Все это время мы молчали; и вдруг Дашка хрипло сказала:

— Сейчас я брошу монетку. Если орел — останусь дома; если решка — пойду бриться.

Я похолодел. Хотел возразить, что не пущу ее, — но азарт дьявольской игры одолел меня, и я молча протянул монетку.

Бросок. Решка!..

Это было, как удар в сердце. Дашка подняла на меня глаза, полные ужаса и мольбы — «останови меня», говорили они, — и я смотрел на нее безнадежно, как на обреченную. «Что ж...»

Мы поднялись, оделись и отправились в ближайшую парикмахерскую. По дороге почти не говорили, переполненные общим ужасом и азартом. Это было «страшно, и сладко вместе»; я представлял себе Дашу лысой, и скулил от умилительной жалости к беспомощному чуду, обреченному на уродство. Было острое, леденящее ощущение волны, которая подняла и несет, несет нас невесть куда...

Дошли до парикмахерской. Посмотрел на вывеску, прочувствовал ее реальность, — и у меня вдруг что-то вспыхнуло внутри. С силой взял Дашуню за плечи, повернул к себе, сказал:

— Поигрались и хватит...

И — Даша с облегчением, с благодарностью упала мне в обьятия, рыдая и порывисто вжимаясь в меня, а я гладил ее кудри — пушистое сокровище, которое чуть ...было не потерял...

Мы тогда шли домой, обнявшись, а Даша рыдала, и все никак не могла успокоиться, и прохожие думали — «небось поссорились ребятки»...

Мы решили, что кудри, столь чудесно спасенные, требуют вознаграждения, и по 

---

Студенты, Фетиш, Странности, Традиционно

---

Вернуться назад