Не плачь, Дурында

трясу, бью его по щекам я. Потому, что очень страшно видеть Борового таким... сломанным, не живым...

— Лёша, Лёша, Лёшечка, Лёшкааа!!

...

— Не бойся, Дурында, — холодные пальчики здоровой руки сдавливает Андрей, мой брат.

Мы идём с ним в больницу навестить Борового. Я не помню, когда в день аварии приехала скорая. Наверное, быстро. Помню, что не позволяла врачам мне помочь. Требовала, кричала, умоляла, чтобы они оживили Лёшку. Странно, но почему-то своя боль тогда совсем не ощущалась. Даже на кровь, пропитавшую полностью штанину джинсов на моей правой ноге, не обращала внимания. Борового увезли, сначала к нам в местную больницу, потом перевели в областной центр. Диагноз неутешительный перелом позвоночника в нескольких местах.

Я не могла приехать раньше. Мне тоже хорошо досталось: сотрясение мозга, сломана рука, ободрана, чуть ли не до кости, нога. Хотя просила каждодневно врачей, маму, папу, Андрея — отпустить меня к нему.

Вчера, нечаянно услышала разговор родителей.

Мама сказала:

— Володь, хоть и нельзя так говорить, но наверно будет лучше если Лёшка умрёт. Сосед признался, что у него парализованы и ноги, и руки. Остаться калекой парню в 19 лет, что может быть ужасней.

Со мной случилась истерика. Я кричала не своим голосом, рыдала, обзывала маму разными злыми словами.

— Лёшка будет жив, слышите, будет жить, Лешка будет здоровый! Он встанет на ноги, будет ходить, бегать, любить!!

Не знаю, кого я больше хотела убедить родителей или себя. Возможно развеять свои внутренние страхи. Уж слишком ужасна, постоянно всплывающая перед глазами картина поломанного неживого Лёшки. Родители ничего не ответили на мои беснования. Но мамин взгляд, в котором были жалость и понимание, только усилил сидящее внутри отчаяние.

Как и её слова, сегодня обращённые к Андрею:

— Сынок, следи за Маринкой. Как бы она не натворила глупостей.

К Боровому не пускают посетителей, он лежит в реанимационном отделении. Но тетя Валя, в ответ на мои постоянные просьбы, уговорила врачей и медсестёр пустить нас ненадолго. Ноги не слушаются, подгибаются. Андрей, тоже переживает, вон какой у него хмурый, сосредоточенный вид.

У входа в отделение нас встретила тётя Валя. Она выглядит изможденной и постаревшей. Из неё ушла обычная веселость и добродушность, которая всегда восхищали меня в этой женщине. Тётя Валя, тетя Валечка. Хочется бросится к ней на шею, утешить, и может самой получить утешение. Но сейчас на её лице отчуждённость. Словно она не хочет пускать нас в своё горе, словно мы чужие, словно я не смогу, понять её. А ведь последние несколько недель до аварии, тетя Валя называла меня не иначе как невестушкой... Рёва–корева. Слёзы опять выводят бороздки на моих щеках.

— Марина, прошу тебя, только без слёз. Улыбайся и говори как обычно... как до аварии.

Киваю головой в знак согласия и вытираю глаза, рукавами тонкой кофточки. Лешка изменился. Похудел, черты лица заострились. Наверное, поэтому он кажется сейчас старше, лет на пять, а может на целый десяток. В нём тоже чувствуется некоторая отчужденность, будто ему даже неприятно