Исповедь под плетью в женской руке

из женской зависти из-за внешнего контраста).

Отпустив путану, я, наконец, освободил Эмму от наручников. И, жестко сношая свою надменную красавицу, отдавал в процессе приказы:

— Раздвинь руками п... ду.

— Вставь х...

— Раздвинь руками ягодицы.

— Покажи анус.

— Подмахивай лучше.

— Отсоси.

— Отлижи.

— Задери ноги к голове и держи их руками.

— Потряси сиськами.

— Крути до боли свои соски.

— Дрочи себя, пока я буду е... ть тебя в ж... пу.

— Кончай, сука.

— Встать на пол и упереться в него руками.

— На живот, руками держать свои ступни.

Кроме того, я дал ей две строгие установки: ляжки все время держать как можно шире и не сметь смотреть мне в глаза.

Она, моя Эмма, была прекрасна в своем унижении, и, кажется, я сам страдал и мучился вместе с ней, моей красавицей наложницей. Так благородно возмущалось ее достоинство, так гневно смотрели ее глаза вниз, когда я наклонял ей голову, что мое возбуждение достигло чудовищного накала.

После я скинул ее с кровати на пол:

— А теперь сторожи сон хозяина, сучка.

И вскоре, удовлетворенный, провалился в забытье.

Утром я проснулся в холодной смятой постели, в гнетущей тишине.

Что осталось от Эммы? Только подушка, мокрая от слез, забытый ею томик французского на моем письменном столе и ее взгляд оскорбленной гордости, в котором были — тоска и боль.

И сейчас, спустя столько лет, забываясь с очередной продажной девицей, я закрываю глаза — и вижу мою горделивую сибирячку.

Когда же я заношу свою плеть над очередной продажной девицей, мне представляется вдруг, что глаза Эммы, карие глаза с густыми черными ресницами, насмешливо смотрят на меня. Тогда я отдаю шлюхе плеть, опускаюсь перед ней на колени и умоляю, целуя лакированные ее туфли:

— Накажи меня! Проучи меня! Выпори меня! Причини мне боль!

И только когда под плетью в изнемогающей женской руке проступают первые капли крови, я чувствую, что искупил вину. До следующего раза...