Раб

почти каждую ночь. Иногда насильников было двое, и тогда Дейл не спал всю ночь, по очереди отдаваясь каждому или обоим сразу. Его не жалел никто — говорили, что у него и так самая легкая работа. Дейл работал в мыльне и прачечной, таская и нагревая воду, носил корзины с мокрым бельем. Мог поспать, если никто не купался и не стирал. Изредка его никто не трогал ночью, когда рабы слишком выматывались на работе, и было не до игр.

Мой отдых закончился через неделю. Управляющий подошел к лежанке утром:

— Хватит валяться, пора отрабатывать свой корм. Поднимайся.

Я с трудом встал, зашатался от слабости. Схватив меня за плечо, управляющий подтолкнул к выходу. Я поковылял к порогу. Каждый шаг давался с трудом, но я шел. Встал в дверях, оглядывая двор. Прямо напротив был вход в хозяйский дом, туда мне и следовало идти, помогать на кухне. Слева — какие-то хозяйственные постройки. А справа шумело море. Задний двор усадьбы выходил на высокий обрывистый берег. Позднее я узнал, что с этой стороны и выстроена мыльня, где работал Дейл. Остальных рабов во дворе уже не было — они отправились работать на поле. Я побрел к кухне.

Кухарка невзлюбила меня с первого взгляда. Иначе как падалью не называла. Впрочем, никакой особой пользы от меня поначалу и не было. В мои обязанности входило снабжение кухни водой из протекающего в дальнем конце двора довольно глубокого ручья, сверху прикрытого деревянными щитами от мусора, мытье посуды и чистка котлов. Раньше всю эту работу выполняла одна из рабынь, но ей подошло время рожать и ее отправили в деревню. Там она и останется, пока ребенку не исполнится пять лет и его не приспособят к какой-нибудь работе. Гуда справлялась много лучше меня — об этом я не однажды слышал и от кухарки и от ее помощниц. Оно и понятно — в первые дни мне не под силу было даже ведро воды поднять, не говоря о котлах, которые следовало отскребать от гари.

Время шло, я окреп. Хуже всего было с подчинением — я никак не мог смириться со своим зависимым положением и грубостью обращения. За первые три месяца рабства меня дважды подвергли наказанию за непокорность и нерадивость.

Не люблю об этом вспоминать — снова болит располосованная спина, хотя те шрамы давно зарубцевались. Наказание для рабов в усадьбе было одно — сначала плеть, потом колодки. Палачом был один из старых рабов, на вид ему было лет 60, но рука ни силы, ни твердости не утратила. Он был совершенно равнодушен к воплям и мольбам тех, кого наказывали. Мне велели раздеться, затем привязали руки в изголовье поставленной в наклон скамьи. Я услышал свист рассекаемого кнутом воздуха и на спину обрушился удар. Несмотря на всю мою решимость, промолчать я не смог, громко вскрикнул от боли, затем мои крики стали непрерывны, после седьмого удара я потерял сознание, мне на голову вылили ведро холодной воды и продолжили