Калеб почувствовал внезапное негодование, вскочил, набычился и... задумался. Что он собрался сделать? Вступиться за Беатрис? Он ее знал-то всего минут пять, и доверия она у него не вызывала. Зато вызывала, как он вдруг понял, другие чувства, низменные, первобытные. Он решил, что хочет видеть продолжение.
— Ай-ай! Ты что творишь?! Мне же больно! Пусти! — Голосок Беатрис было не узнать. Пропала томность и певучесть. Она пыталась вырваться, пару раз успела ударить по удерживающей ее руке, пока ее крепко не ухватили и за второе запястье. Калеб знал силу, с какой могут сдавливать эти клешни, и невольно поморщился. Там будут солидные синяки.
— Хорош трепыхаться, а не то будет еще больнее, — процедил правым уголком рта заключенный. К его удивлению, Беатрис сразу утихомирилась и показала раскрытые ладони, как бы сдаваясь. Довольный, Захария отпустил руки женщины, которые она стала осторожно растирать, и присел рядом на корточки. — Так-то лучше. Ну, так что, сама разденешься, или нам помочь? Я не прочь, да и мужики, думаю, тоже.
«Мужики» и впрямь были не прочь, это было видно по прущей из всех щелей умопомрачающей похоти. Особенно нетерпение отражалось на лице Олли, в силу возраста не искушенного женским вниманием. Рыжеволосый, веснушчатый, лопоухий, и в целом имеющий довольно глупый вид, парень лишь недавно справил семнадцатый день рождения. Смуглый коренастый мексиканец с пышными усами, тройкой золотых зубов и татуировкой Sаntа Muеrtе на поросшей густым волосом груди, носивший звучное имя Луис Мануэль Освальдо Паскуаль Кабрера, выглядел более сдержанно и, как бы глупо это не звучало, добродушно. Они стояли по бокам от Беатрис, а Калеб чуть поодаль сзади, таким образом, отступив ее со всех сторон.
Однако женщина не выказала обеспокоенности. Обойдя взглядом всех по очереди, чуть дольше других задержавшись на своем «клиенте», она фыркнула, скрестила руки на груди, тряхнула головой, откидывая прядь с лица, и надменно воззрилась на шрамованного затейника.
— Попрошу попридержать в узде ваши либидо, уважаемые. Я могу понять страсть, что гложет вас всех спустя годы заточения при виде столь эффектной женщины. Человек — зверь по своей натуре, и инстинктами звериными он руководствуется. И быть может, опосля я смогу вам помочь и утолю эту жажду. Но... — Она, опираясь на колено Захарии, поднялась, обтрусила платье и сцепила ладони в замок возле груди в некоем театральном жесте. — Но сейчас мы должны посвятить себя куда более важному делу. Побегу! Как я уже говорила, я пришла сюда, чтобы освободить господина Везучего. Но сегодня мы все покинем эти мрачные стены! Все до единого. Разве вы этого не хотите? Разве свободолюбие, как и похоть, не заложено в самом нашем естестве?
Ее слушатели, по всей видимости, слабо прониклись подобной речью.
— Тетенька, ну что Вы все сказки рассказываете? Какой такой побег? — робко выступил паренек, в силу возраста называющий Беатрис «тетенькой». — Это ж, тетенька, крепость всамделишная. Отседа не убежишь. Тем боле сред бела дня. Тем боле, вокруг на мили чисто