Последствия

и раскаиваемся.

— В твоём пацифизме, «Борис» мне понравилось только одно слово «спустить». Оно существенно и конкретно к данной ситуации. Предлагаю повторить манёвр прошлого раза. Большак идёт за стеллажи и дрочит. Если придёт, выебать!

— Правильно! — согласился «Петрович». — Пусть сначала выебет, а потом рисует эти долбанные планшеты.

— Я так не хочу, — сказал Большаков. — Она мне нравиться. И вообще. Про любые домогательства по отношению к Лене, прошу всехзабыть и заткнуться!

Меньше всех этой реплике удивился «Бориса». Воспитанный на классической литературе, где любовь и секс почти не пересекались, он оставался сторонником романтических отношений.

«Петровичу», если по-честному, всё было фифти-фифти. Ебать, не ебать — решать Большаку.

А вот «Я» рискнул взбыкнуться. Но едва попытался возразить, патрон ухватил его за горло и держал, до тех пор, пока третья ипостась не призналась, что была не права...

...

Переодевание Куликовой затянулось надолго.

Елене Павловне нужно было набраться решимости встретиться с человеком, которому позволила несколько дней назад проделывать с её телом то, что не делал даже муж. Ещё она хотела успокоиться. Забыть сцены недавней измены. Стать женщиной с кремневым сердцем и твёрдыми принципами.

Калинин, после случившегося мог свободно убить солдата. Да и ей бы досталось... Тоже, в какой-то степени, виновата. Провоцировала молодого человека фривольной одеждой, яркой косметикой, излишним кокетством... Про дневник и вспоминать не хочется...

Сегодня на Елене Павловне строгий костюм, сдержанный макияж. Выражение лица непроницаемое. Нужные выводы сделаны. Эмоции под контролем!..

...

Когда Калинина вышла из подсобки, Большаков был на рабочем месте. Обтягивал фанерный планшет влажным листом ватмана. Лицо его было напряжено ожиданием первых слов предстоящих объяснений, которых, увы, не избежать.

Елена Павловна прошла к своему столу, нашла заготовленный текст и, молча, отнесла его помощнику.

— Простите меня, — услышала она еле уловимые слова. — Я не хотел... Так получилось...

«Он не хотел!» — Калинина вернулась за свой стол и принялась настойчиво смотреть в окно.

«Конечно, «не хотел!» А как страстно всё проделывал! Вспомнить жутко. «Не хотел!» А она? Она тоже этого не хотела?...»

«За стеллажи пошла САМА. Никто не тянул... САМА выполняла указания. САМА всё позволила! Ужас-то какой! Прояви она, хоть малейшую твёрдость, у парня ничего бы не получилось... Теперь он мучается, боится наказания, а она, вроде, как — жертва...»

Женщина глянула в сторону Большакова. Тот ответил взглядом провинившейся собаки.

Вели этой собаке сейчас умереть, и она — умрёт!

В глубине души Калиненой что-то шевельнулось. «Неужели жалость?»

— Работайте! — сказала Елена Павловна помощнику строгим тоном. — Не отвлекайтесь, а то сделаете в тексте ошибки, — и снова отвернулась к окну...

...

В казарму, рядовой Большаков возвращался едва ли не на крыльях. Слов прощения от Елены Павловны он не услышал, но они, как бы витали в воздухе...

Обе стороны конфликта не вели разговоров, соблюдали субординацию: начальница — подчинённый. Перекинулись лишь фразами о работе, о колере текста, нужного к тексту рисунка.

Когда планшет был заполнен, Калинина сказала: «На сегодня достаточно!» «Я свободен?» — спросил Большаков. «Свободен!» — сказала Калинина. Эта фраза для солдата прозвучала, как индульгенция. Он не наказан, свободен в перемещении, может