Май-Сентябрь. Часть 2: Темная лошадка

— Я тебя уволю, — сказал директор, глядя в потолок.

— Кого уволишь: меня или люстру?

— Паясничаем? — пожаловался директор потолку. — Опять? В универе паясничал, тут паясничаешь...

— Сме-е-е-ейся, па-я-я-яц!... — завел Колосков.

— Прекратить!!! — директор шваркнул бумагами по столу и повернул розовое лицо к Колоскову. — Ты в кабинете директора! Я твой начальник! Изволь называть меня по имени-отчеству и на вы!

— Слушаюсь, Мирзакарим Абдуллаевич, — чинно отозвался Колосков.

— Так! Если ты думаешь, что я шучу, то ты допрыгаешься! Я тебя, умника, взял сюда не для того, чтобы ты тут умничал! Сегодня же сходил и проголосовал за «Свободу Выбора», понял? Будет тут еще нам портить отношения со спонсором!... Понял или нет?

Колосков молчал.

— Понял или нет?!

Колосков помолчал еще. Потом встал.

— Авдантил Дормидонтович. Ваше высокоуважательство... Можешь реагировать на это так, как тебе позволяют твои возможности большого человека. Не могу лишить тебя такого удовольствия. Не скучай без меня.

Он развернулся и вышел из кабинета, налетев за дверью на чье-то плечо.

— Ой-ей-ей! — заголосило плечо.

Чертыхнувшись, Колосков поправил очки.

— Лопахина! Ты что, баррикадой тут нанялась, что ли?

— Алексей Па-алыч! Чуть не убили, блин...

— Блин — это то, что из меня получилось, когда я на тебя наткнулся. Подслушивать нехорошо!

— Я не подслушивала! Я... А вас что, увольняют?

— Вот ты сходи, Лопахина, к нашему Зевсу Перуновичу, и повлияй на него, чтобы он не выставил меня под зад коленом. У тебя же ко мне симпатия...

Лопахина таращила на него черные глаза. Колосков скрипнул зубами и метнулся по лестнице.

«До урока десять минут. Успею курнуть, выветрить психи из головы... Черт, а ведь это, наверно, последний мой урок в этой школе...»

На уроке он был саркастичен, как никогда. Народ притих, чувствуя, что историк не в своей тарелке. Лопахиной не было, и Колосков уже успел озвучить несколько остроумных предположений по этому поводу, когда она наконец заявилась в класс, поникшая, как сдутый мячик.

— Что, Лопахина, заседание тайной ложи затянулось? Решение по третьей мировой успели принять? Давай садись уже...

Она молча села, глядя в пол. Колосков удивился:

— Чудеса. Лопахина не кусается. Шось сдохло в лici, как говорят в Полтаве... Так. Ладно, орки, ушки на макушки, перья в копыта — и пишем: «Основные причины промышленной революции в Англии...»

Женька Лопахина была совершенно невыносимой девицей. Колосков так и называл ее — «моя Невыносимка». Она вечно маячила перед носом, вечно что-то вопила, изрекала, вытворяла, ее всегда было слишком много, и Колоскову приходилось думать о ней больше, чем о других. Он предпочел бы, чтобы ее не было. Невыносимка была его головной болью, выедала ему мозг, как маленький красивый вампир, и Колосков держал ее на вечной двойке по поведению. Удивительно, но при этом она умудрялась хорошо учиться.

Она была красива, Колосков не мог не признать этого, — но внутренне сопротивлялся ее красоте, не соглашался с ней, потому что не мог допустить у противника серьезных достоинств.

«Это не та красота, которая спасет мир, — думал он. — Это чувственная, звериная красота, красота 

---

Потеря девственности, Случай, Романтика

---

Вернуться назад