Май-Сентябрь. Часть 2: Темная лошадка

пол. Ее щеки чернели потоками размазанной туши, как у индейца или шамана...

Вдруг он будто вспомнил что-то.

— Жень... Жень... — он опустился на пол рядом с ней. — А знаешь что? А давай мы с тобой проведем обряд.

— Какой еще обряд? — спросила Женька, давясь слезами.

— Магический. Очистим тебя от скверны. Только ты должна слушаться и ничему не удивляться. Обещаешь?

Она слушала, и он продолжал:

— С тебя нужно смыть вот этот липкий след. Я смою его с тебя, и ты опять будешь чистой, как... как была раньше. Согласна?

Всхлипнув, Женька повернулась к нему:

— А что нужно делать?

— Можно!

Женька открыла глаза и вскрикнула.

Перед ней стоял шаман. Голый, в набедренной повязке из черного целлофана, в бусах из картошки, размалеванный, как зебра. В руках у него была черная банка с торчащей кистью.

Губы, опухшие от поцелуев и рева, невольно расползлись в улыбку.

— Встань, дочь моя! — провозгласил шаман. Женька встала, шаман поднял кисть, лоснящуюся от черной краски, и поднес ее к Женькиному лицу. Женька отшатнулась.

— Эээ, куда? Замри!..

Он коснулся холодной кистью ее щеки.

— Что вы делаете?!..

— Чернота впитает скверну, и я смою ее с тебя. Навсегда... Закрой глаза.

— Щекотно... — Женька зажмурилась, и шаман вычернил ей веки, лоб, а потом и все лицо, от подбородка до ушей. Краска была глянцевой и блестящей, как вакса.

— Иди сюда... Взгляни на себя, дочь моя!

Он подвел ее к зеркалу. Оттуда на них уставилась страшная чертячья рожа с белками глаз. Женька взвизгнула:

— Аааай! Кошмарики какие!..

— Это только начало. Раздевайся.

— Как?

— Полностью.

— Вы что, хотите меня...

— Так надо. ...Назад дороги нет. Раздевайся.

— Я не могу...

— Раздевайся!

Женька была не толстая и не худая, без жира, с тугим, как мяч, крепким и сильным телом — «настоящая русская баба», думал Колосков, «только будущая, не загрубевшая еще. Без матерости... «Груди у нее были такие большие и щедрые, что, глядя на них, думалось не о сексе, а о визжащем комочке, сосущем молоко. То, что это девочка, было видно только по лицу, по нежности кожи и по какой-то неуловимой девичьей стыдности гениталий — Колосков не смог бы сказать, в чем она выражается, но хорошо знал, что гениталии взрослых женщин выглядят совсем иначе: призывно, искусительно, как пещеры с сокровищами.

— Теперь ты черная, как ночь... ты делаешься все черней, чернота съедает твое тело... чтобы впитать в себя скверну... это самый черный час твоей жизни... — вещал он, закрашивая голую Женьку. Его завывания били в цель: Женька с ужасом смотрела, как постепенно превращается в лакированного чертика, и белки глаз на подсохшем личике таращились, как у демонов из японской манги. Чернить ее было так жутко, что Колосков и сам ежился, вымазывая нежную, как срез персика, кожу.

Через двадцать минут они шли в душ — шаман и грудастый черный чертище. Позади оставались отпечатки-растопырчики, как в мультиках, — Женька была выкрашена вся, с подошвами, гениталиями и даже анусом.

Перемазывая эмаль и стены, она влезла в ванну.

— Закрой 

---

Потеря девственности, Случай, Романтика

---

Вернуться назад