Май-Сентябрь. Часть 2: Темная лошадка

полненькие, совсем взрослые груди тыкались носами в ноги директору, и тот мял их толстыми пальцами, глядя в потолок. Золотинки солнца отсвечивали в Жениных волосах, делая их почти такими же рыжими, как в тот раз, и тело, подкрашенное закатом, стало золотым, как апельсин.

Колосков прирос к окну, глядя на ее лицо, красивое, ничего не выражающее, будто она стояла в очереди или ехала в метро. Глаза ее были открыты и смотрели прямо перед собой, в густые директорские заросли.

Дернувшись, Колосков побежал ко входу.

Пролетев по коридору, он забуксовал у кабинета Кобель Жеребцовича и рванул дверь. Конечно же, заперто.

Он хотел рвануть снова, но вдруг передумал. Быстро, пока никто не видел, он метнулся к себе в класс, зачем-то запер за собой дверь, сел за стол — и треснул по нему так, что оттуда посыпались карандаши.

Через десять минут он наблюдал в окно, как Лопахина выходит из школы и идет домой, сутулая, размякшая, будто на ней тяжелый рюкзак.

4.

Удивительно, но ему было ужасно обидно за нее. «Надо спасать дурынду», думал Колосков, «но как?»

На уроках он обращался с Женькой, как с самыми злостными из «орков»: корил бескультурьем, вульгарным видом и наглостью, хоть Женька давно не вела себя нагло. Чем больше он допекал ее, тем больше она замыкалась в себе. Она стала говорить тихо, ни к кому не обращаясь, стала хуже учиться и скатилась на четверки, потом на тройки.

Когда всерьез запахло первой двойкой, Колосков подумал, что так больше нельзя.

— Лопахина! — окликнул он, когда «орки», опрокидывая парты, бежали к дверям. Его урок был последним. — Евгения! Стоп-машина!..

Женька подошла к нему, глядя в пол.

— Лопахина...

Он решительно не знал, как и о чем с ней надо говорить.

— Лопахина... Женя... Садись, чего стоишь? В ногах правды нет.

Чувствуя себя идиотом, он поставил ей стул. Женька села.

— А это надолго? — спросила она глухим голосом.

— Что надолго?

— Ну... типа ваш разговор. Со мной.

— Не «типа», а «ваш разговор». Просто «ваш разговор», понимаешь?... Учись говорить по-русски, а не по-марсиански... Надолго? Не знаю. Жень...

Она подняла взгляд.

— Что с тобой делается? А?

Женька молчала. Потом вздохнула.

— Не волнуйтесь. Подумаешь, тройки, — пробубнила она. — Исправлю. Если будет настроение.

— Как это «настроение»? Что же, по-твоему, учеба зависит от настроений?

— Не знаю. Вам видней.

— Так, подожди. Давай разберемся. — Колосков видел, что беседа сворачивает куда-то совсем не туда, но не знал, как вывернуть обратно. — Ты считаешь, что...

— Ничего я не считаю. Отпустите, а? — тихо прогундосила Женька.

— Что значит «отпустите»? Я тебе не полиция, и ты не на допросе. Пойми такую простую вещь...

— Не хочу я ни фига понимать, — вдруг сказала Женька громко, с надрывом. Колосков вздрогнул.

— Не хочешь? Вот был такой товарищ твоего возраста, тоже ничего не хотел понимать... Холден Колфилд — помнишь такого?

— Не-а. Актер, что ли?

— Так. Ты и «Над пропастью во ржи» не читала?

— Нафиг мне эти ваши пропасти...

— А на тот фиг, — Колосков завелся, — на тот фиг,