это про нас злые языки! Мы ж только к зрелым уже девицам являться можем! А малых токма незримо оберегаем да наоборот следим, чтоб кто не посягнул на их плюшечки-ватрушечки раньше времени...
— Ну, и чтоб булочки-попочки никто зазря им не тиранил, наверное, да?... — Предположила Маша, напрягая остатки рассудка.
— Хех... тут я тебе так скажу: это сейчас ежели девке зад порют, так обязательно на то должна быть причина. А вот раньше девицам-отроковицам булки румянили за просто так, в назидание, да для острастки, да чтоб место своё знали! Во как...
— Как это за просто так? — Маша снова заёрзала под инкубом. Ей показалось, что его кукурузина стала ещё твёрже в её тесной пиздёнке.
— А вот так! Помню, лет триста назад жил я в одном купеческом доме тут неподалёку. Было у купца того три дочери. Ну, и когда девки, подросли, повзрослели, норовом каждая своим обзавелась. Да стали они порою матери дерзить да перечить, пока отец в отъезде бывал.
Вот и завёл он в доме такое правило: перед тем, как в дальние края за товаром ехать, он приходил к ним в спальню ранним утром. Будил всех, дверь на ключ изнутри запирал, а сам посреди комнаты молча на большой деревянный стул садился... А те уж дело своё знали: в очередь к нему выстраивались, да рубашки ночные до подмых-то сразу и задирали.
— Так вот без трусов и стояли перед отцом?! — У девчонки аж дух захватило, когда она это представила.
— А... Так ведь и не носили тогда никаких трусов-то... Так вот... Начиная со старшей, по одной по очереди ложились к нему поперёк коленей, да попоньки свои белые ему для воспитания покорно и подставляли, рученьки тонкие за спиной в замок смыкали. А он-то дланью могучей своей отцовской ладошки девичьи крепко-накрепко обоймёт, чтоб не та дергалась, и давай плёткой специально для этого принесённой попочку голую ей обжигать, охаживать да румянить. Каждой дочери столько раз по булочкам хлыстом кожаным получить полагалось, сколько лет ей и было... Да!..
— Как? Так вот ни за что и охаживал им попы плёткой?
— Так вот и охаживал... А как иначе? Исполосует старшей задницу, а средняя уж вместо неё сама к нему на колени-то и ложится. А младшая всё стоит да смотрит, как теперь попа средней сестры румянцем от хлыста наливается. А сама всё сливку свою голенькую ладошкой стыдливо прикрывает, потому как пока попу не выпороли, подол рубашки опускать запрещено было.
— Что же, и младшую не жалел, так и сёк ей тоже попку хлыстом? — Маша вспомнила, как ей было больно, когда отчим недавно порол её розгами.
— Ну, не сёк, конечно, а так... разогревал да румянил легонько. Но розовыми узорами от плетёного кожаного языка половинки их сидельные на три дня вперёд-то расписывал! И младшенькой доставалось, а как же?! Ровно осемнадцать раз — в аккурат девять по левой булочке и девять по