Я, почитай, каждую ночь стал к ней приходить... Бывалоча, появлюсь, а она уж и ждёт: головушку свою на подушке одеялом накроет, а ножки при том до самых коленей у неё оголятся. Ляжечки белые раздвинет широко-широко... как ты вот сейчас, да... а край одеяла меж них тихонько так вот шевелится — это она пальчиками своими хорошку себе теребит, гнёздышко своё тёпленькое под птенца моего подставить готовится. А я край одеялка-то на живот ей приподыму, ручонки шаловливые её в стороны отодвину, да как нырну языком своим прямо ей в межножное пирожное!... У-у-х! То-то она под одеялком своим млела да стонала!..
— Да!... Язык у тебя — просто сказка... И ей, наверное, уж нравилось, как ты им сиповку её бесстыжую вылизывал?
— Нра-а-авилось!... Уж как она нежилась да голубилась, пока я ей сикочку нежную полизывал да посасывал! Ммм!... Похотничок её бесстыжий розовый страстью девичьей нальётся, словно ягодка-кизилинка станется, кверху вздыбится да сам в рот так и просится. Пососу я ей его, значит, всласть почмокаю, да пыпыньку-щелочку изнутри языком как следует обихожу... а она уж огнём вся горит, так и вьётся — всё ждёт, когда же уж я, наконец, на кукан на свой её насажу...
— Гм... На кукан... Уфф!!! Мне тоже так этого хочется...
— Ну, придвину я её к себе, значит, головушка с подушки-то у неё сползёт, да глубже под одеялом окажется. А я ноженки её стройные за плечи себе закину, а сам птенца-молодца своего твёрдого да горячего в гнёздышко её девичье да уютное враз и затолкаю. Скачу да порхаю я на ней сверху, песца своего в норке её тесной да мокренькой туда-сюда всласть гоняю. А она всё лежит подо мной, сопит да стонет тихохонько где-то там у себя под одеялком. «До горлышка — говорит — до самого всунь мне его прямо в куньку! Не жалей — пронзи меня всю, словно копьём, чтоб пихалочка моя узенькая под тобой аж трещала!... «А я знай себе — стараюсь, пашу плугом своим твёрдым её тугую бороздку... Долго-долго — по полночи так вот на волнах мы с ней и качались...
— Ухх!... И я хочу, чтоб через писю и до самого горлышка... Ммм!... И что потом?
— А что потом?... Так вот леденцом своим я сосочку тугую её и мармеладил... Дровишек в баньку её горячую да влажную всё подкидывал... Рукавичку тёпленькую на огольца своего натягивал... В кисоньку-писоньку мягонькую я её всё сношал да голубил, пока она подо мной дрожью крупной трястись не начнёт!..
— А... да-а-а!... Расскажи!... расскажи, как она кончала!..
— А не так-то сразу я кончить-то ей и давал! Порой сорву с неё, сладенькой да тёпленькой, одеяло. На пол его сброшу, а её саму рачком на кровати перед собою поставлю, и давай драть-ебать теперь по-собачьи!... Дыньки её задние, тёпленькие такие, к животу моему прижимаются, трутся да шлёпаются, а бубенцы мои налитые по мохнаточке по её мокренькой знай себе стукают... А