улице был, так ты, чтоб во двор до ветру не бегать, сикала в ведёрко у себя в горнице перед сном... Было ж такое?
— Ну, да, было... И что он тогда видел?!. — Машу будто током пронзало от каждой новой подробности.
— Известно, что — голощелочку твою и видел. Всё смотрел, как ты попку голенькую над ведерком свешивала, сорочку ночную руками держала, а меж вареничков твоих гладеньких паутинка золотистая выскакивала, да по дну ведёрка-то и барабанила.
— А как же он мог видеть? Я ж дверь-то вроде плотно затворяла!
— Так он снаружи стоял курил, да в окошко твоё заглядывал! На улице темно ведь было, вот ты и не видала его!
— И ему нравилось на это смотреть?
— Ещё как нравилось! Он и сейчас бы на такое посмотрел! Говорю ж, ты ещё не начала перед сном в кроватке пипирочку свою перстами теребенить, а он уж мечтал глубину твоей маленькой розовой норки измерить!
— Я не теребенила... — Маша засмущалась, щёки у неё обдало жаром.
— Тю-ю-ю!... Да все вы их теребените! Будешь ты мне рассказывать!
— Не теребенила я... — Всё ещё упиралась девчонка, не желая сознаваться в рукоблудстве.
— Ну, да... А не ты ль это давеча лежала вот на этой самой койке, раскинув ножки в стороны под одеялом, да обе ручонки свои шаловливые прямо в ватрушечку свою нежную да тёплую запустив, пальчиками тонкими да проворными устричку мокренькую по раковинке распахнутой с полчаса кругами гоняла, да всё о Егорке своём мечтала? А? Не ты?!.
— Гм... Ну, да... Вчера было немножко...
— Немножко... Э-э-э... И кто только вас этому учит?!
— Меня никто не учил. Сама всё нашла...
— Ишь ты — сама! Самостоятельная какая выискалась! Сама-то сама... Да только одно дело — перстом наслюнявленным ракушечку перед сном помусолить, а другое — елдой горячей изнутри любилку похотливую приголубить!... Дело ведь я говорю?! А?!
При этих словах старик чуть приподнялся и начал плотнее и глубже впихивать свой инструмент Маше в горячую пиздощелочку, так, что густая смазка стала с хлюпаньем выплёскиваться, смачивая и заставляя блестеть пухленькие складочки меж широко разведённых ножек.
— Дааа-х-а-а...
Маша уже была не в силах произносить слова. Все её мысли спутались в один большой клубок обжигающей похоти. Неотвратимое желание ощутить себя ещё большей бесстыдницей и развратницей жгло и разум, и плоть. Ей безумно хотелось, чтобы инкуб, не прекращая умело возделывать своим плугом влажную бороздку у неё между ног, продолжал свой рассказ и сообщал ещё больше взрывающих рассудок подробностей.
— А что ещё ты ви... — горячая залупа уперлась и скользнула по шейке матки, от чего у девчушки по всему телу разнеслась волна сладострастия, лишившая на миг дара речи.
— Чего видел? Когда? — Оживился домовой, не переставая глубоко и сладко ебать в голую писю молоденькую хозяйку комнаты.
— Расскажи ещё... ну... как это бывало у тебя с другими девушками?
— А! Так ведь это... мы, инкубы, девок-то никогда не портим! Ты такому не верь! Не-е-ет! Врут