обхватил одной рукой её талию, положив другую на плечо, приблизил своё лицо к веснушчатому лицу капитана и одарил командира уверенным поцелуем.
Увидь кто-нибудь лицо Авелин, едва ли он узнал бы в этой обомлевшей женщине грозу Киркуолльской преступности. Опешила она, надо отдать ей должное, лишь на мгновение — практически сразу её горячей волной накрыло облегчение. Капитан стиснула бёдра. Судя по ощущениям, тепло этой волны, всё без остатка, сосредоточилось строго в одном месте.
Донник оторвался от губ капитана (а та отвечала с немалой страстью — сказывалась орлейская кровь) и взглянул ей прямо в глаза. Что именно ему там открылось, Авелин не бралась угадать — главное, что понял он всё правильно. Рука, избавившаяся от латной перчатки, так же медленно и уверенно, как раньше, потянулась к ремням, удерживающим капитанские наплечники.
Доннику, наконец, изменила его сдержанность — во всяком случае, от доспехов он избавлялся с той же лихорадочной поспешностью, что и Авелин. Нагрудники, поножи, ботинки — если бы с такой же скоростью стража Киркуолла облачалась, им не было бы равных в боеготовности во всей Вольной Марке. Фигуры, открывшиеся под одинаковыми латами, стоили друг друга. Литой торс и могучие руки стражника, конечно, угадывались и под бронёй, но воочию даже превосходили ожидания. Авелин, несмотря на командирскую должность, не утратила отличной формы — под одеждой переливались крепкие мускулы, дополнявшиеся очень выразительными округлостями там, где было нужно. Показаться во всей красе капитан не успела — ещё до того, как она смогла бы снять кожаный камзол и такие же штаны, оставшийся в одних портках Донник кинулся на непосредственного начальника и снова впился в неё поцелуем. Авелин, обхватив мощную шею стражника, откинулась назад, открывая свою, и по ней тоже не замедлили пройтись шершавые губы. Лицо Донника украшала всегдашняя щетина, но какие неудобства её прикосновения могли причинить той, что привыкла к жёстким ремням шлема? Даже и не будь, впрочем, такой привычки — что значили бы небритые щёки рядом с этими нежными и в то же время страстными прикосновениями?
Объятия длились недолго. Стражник нащупал запястья капитана и мгновением позже притиснул её руки к стене. Прижатая спиной к каменной кладке, Авелин сначала неосознанно рванулась навстречу любовнику, но потом замерла, тяжело дыша и глядя на удерживающего её Донника.
Тот не делал тайны из своих намерений. Ухватив зубами шнурок, удерживавший камзол на женской груди, стражник резко рванул его движением, напомнившим орлесианке льва, терзающего добычу.
Если и не в других отношениях, то по завидной крепости зубов Донник определённо заслуживал сравнения с хищником. Надёжная кожаная шнуровка лопнула и просела под давлением капитанского бюста, а после второго рывка вылетела из врезанных в кожу металлических колец. Грудь с задорно встопорщившимися сосками выскочила наружу, уже ничем не стеснённая — и, видит Создатель, прятать такое стражник считал грехом и заявил бы об этом перед всеми иерархами Церкви. За годы, которые их не касалась мужская рука, груди Авелин не утратили ни формы, ни упругости. Удержание запястий тотчас показалось