жарко после недавних слез. Только вот от меня ожидалось гораздо больше, чем уткнуться и мурлыкать, больше даже, чем наши недавние забавы с вылизыванием подмышек, и мне было чуть ли не стыдно, что я вот так вот ничего не знала, не подготовилась, и теперь попросту боюсь.
— Я не буду заниматься с тобой... оральным сексом, — сказала я. — Я не для этого.
— А для чего ты? Рожать детей и варить борщ?
— Н-например, — сказала я насупившись. Этот диалог, вообще говоря, не передать, его надо было слышать, со всеми тонкостями тона, и как мы при этом друг на дружку смотрели. — Или, например, ходить в золоте и шелках и холодно принимать всеобщее обожание.
— Тогда тебе как раз полезно иногда расслабляться, а то так свихнешься.
— Это у тебя называется «расслабляться»?
— Ну, совсем не делиться собой так же вредно, как служить кому-то вещью. Я ведь не говорю, что ты должна лизать всем, кто попросит. Я же первая сказала.
— Вот все-таки признайся, Наташ. Ты меня хочешь или тебе это надо для самооценки?
— Для самооценки, конечно. Ты вообще-то ничего особенного, не знаю, что ты там о себе воображаешь.
Опять же, надо было слышать, как она это сказала. Я в шутку издала какое-то злобное шипение, а на самом деле чувствовала, что влипаю окончательно: мою необыкновенную красоту еще никто не ставил под сомнение, никогда, даже вот так невсерьез, чтобы меня подразнить; я думала, что так будет когда-нибудь с мальчиком, и точно так же в его глазах будет читаться совсем противоположное.
— Мне... надо подумать, — сказала я. — Это серьезный шаг для невинной девушки. — И почему-то глупо улыбнулась.
— Я не знаю, чего ты там боишься, кроме того, что тебе понравится. Но дело твое.
— Я не боюсь, — соврала я, — я даю тебе понять, что меня надо уламывать, но ты, кажется, безнадежна.
— Я же не мальчик. Я думала, мы тут все свои.
— Она думала. Кстати, я так понимаю, тем, чем... раньше, мы больше не будем заниматься? Теперь, когда ты вроде как мой парень и все такое, тебе не по рангу со мной что-то делать взаимно? Это была временная уловка, чтобы меня заманить, да?
Неловко вспоминать, как мне казалось, что все это всерьез, про ранги и прочее. Но не могу к той себе не чувствовать нежности. Даже больше той, что испытываю к себе всегда.
— По-любому не когда ты там вся потная от волнения, — сказала Наташа.
Я опять зашипела от притворной злости.
— Но ты меня можешь облизывать где угодно и когда угодно, — добавила она.
— Спасибо, — сказала я ехидно. — Вот счастье-то.
— Бе-бе-бе. Хочешь, я тебе совсем во всём признаюсь? Только тогда сядь ко мне на колени. Обещаю тебя оставить в целости и невинности.
В моей собственной комнате... меня... как какую-то, я не знаю, говорящую куклу... и я не против.
Я уселась вполоборота, чтобы видеть себя в зеркале. С детства не сидела ни у кого на