как клубы трескучего газа. Глаза сами собой слипались, и через минуту Володя с Глашей сопели в обнимку, так и позабыв выключить фонарик.
«И никакой мистики... «— думал Володя, цепляясь за эту мысль, чтобы вплыть на ней в сон, как на крепкой лодке...
• • •
— И никакой мистики! — сказал он себе, проснувшись утром.
Абсолютно все, что произошло вчера, имело объяснение — кроме, конечно, любви, которая, как известно, никаких объяснений не имеет и есть ничто иное, как Обыкновенное Чудо.
Все остальное оказалось простым и понятным, как утренний свет из окна. У Глаши были проблемы с сердцем, и от сильного оргазма ей стало нехорошо. Вообще она совсем не против оргазмов, но только не таких сильных. А когда ее щекотала Мефодьевна, Глаше почудилось, что ожил какой-то детский кошмар, о котором она не стала говорить — сказала только, что он связан с ее покойной мамой.
Глаша совсем не обижалась на Володю и весело смеялась над своими ночными страхами. Володя тоже показывал, как ему смешно, хоть мысленно и материл себя за то, что по глупости чуть не угробил свою любимую.
Хоть никакой мистики и не было, но Чудо продолжалось. Просыпаться в обнимку с голой Глашей — это вам не с Пулюем трепаться. Володю переполняла такая эйфория, что он готов был порхать, как бабочка, над вымокшей Москвой.
Само собой, на пары они не пошли. Про работу Володя вспомнил только тогда, когда из сумки, о которую он споткнулся, выпали нерасклеенные объявления. У Володи с Глашей с утра была другая, куда более важная задача: собственные тела и все, что с ними можно проделывать.
Облизывая и тиская Глашу во всех доступных местах, Володя урчал, как голодный волчонок. Он жутко стеснялся своего восторга (по его мнению, Настоящий Мужчина должен делать свое дело внушительно и методично, как ебыри из порнофильмов), и его утешало только то, что Глаша точно так же урчала, пыхтела и стеснялась.
Он сосал ей соски, как матке, и насосал их до брусничной красноты и твердости, когда казалось, что они вот-вот лопнут и брызнут кисло-сладким соком. Он вылизал ей тайную пещерку снаружи и внутри, дотягиваясь языком туда, куда еще вчера никто не проникал и не мог проникнуть, и от одной этой мысли стонал едва ли не громче Глаши. Он обхватил ее, когда уже нельзя было терпеть, и надел на себя всю, укутался в струящиеся волосы и в мякоть утробы, и долбил ее, стиснув зубы, чтобы не кричать слишком громко и не испугать Глашу, и видел, что она точно так же стиснула зубы и закатила глаза...
Потом, когда они наласкались до оскомины во рту, нашлось другое, не менее важное дело: оказалось, что они ровно ничего друг о дружке не знают. Володя даже не помнил Глашиной фамилии.
— Она у меня хитрая: Бесфамильнова, — улыбалась Глаша. — Погугли «Аграфена Бесфамильнова»: в сети куча моих фоток.
Володя пробил ее в Яндексе.
— Вот она я! Жми сразу «картинки» — поспешно сказала Глаша, ткнув
Романтика, Фантастика