нежно помог ей надеть рубашку, застегивая ее на сочных грудях. Я делал это, не касаясь их, а потом накинул на нее ее стильное короткое пальто. Затем я сложил все остальное — шляпку-таблетку, чулки, пояс, бюстгальтер и обувь — в ее сумку-мешок.
Я взял свою жену и унес ее в ночь. Она обхватила меня правой рукой за шею, а голову положила мне на плечо. Она была легкой, как перышко. Я и забыл, какая она изящная.
Прогулка по полям и лесам была волнующей. Я держал ее на руках, думая: «Должно быть я умер где-то в двадцать первом веке. Но это не имеет значения. Я жив в этом, и она — в моих руках».
Я был счастлив, впервые с того катастрофического дня в ноябре будущего; это было либо десятилетие в прошлом; или семьдесят лет в будущем. Боже! Это сбивало с толку.
Я уже заметил одну странную вещь. При перестройке космоса наши относительные возрасты были сохранены. В 1946 году Мэвис было двадцать пять лет, в реальном же времени я был ближе к пятидесяти двум. Но я вернулся к тридцатидвухлетней версии себя в этой реальности, и поверьте, я могу почувствовать разницу.
Насколько я знаю, теперь я был так же мертв, как и Мэвис, когда я ее встретил. Или, может быть, это был просто счастливый сон кого-то, кто лежит в глубокой коме. Это не имело никакого значения. Я был с ней в яркой послевоенной Америке, и это было все, что меня заботило. Как будто мы оба получили полный ресет.
Я открыл переднюю дверь Форда и посадил ее на пассажирское место. Я закрыл дверь, и она тут же упала поперек переднего сиденья. Тот факт, что Мэвис все еще находился под воздействием препарата, было хорошо. Возможно, она мало что вспомнит о том, что произошло.
Я поднял машину на домкрате и поменял колесо. Во время смены колеса моя рубашка промокла, и я был измотан. Я не мог привезти ее обратно в дом Ханнсон. Так что, я поехал в единственное другое логическое место: квартиру Мэвис. Я знал, что Джимми больше туда не вернется.