восхитительно. Она придаёт вещам какую-то адскую притягательность, наполняя по сути просто хорошо скроенные куски материи дьявольским очарованием. Кажется, одень она рваную робу и все бы восприняли это за новый тренд. Каждая складочка на блузке была будто выведена художником для шедевра всей его жизни, а не появлялась просто так, от любого движения изящной ручки. Мне стало как-то безразлично, что я лежу в её униформе с пальцем в заднице, лишь бы рассматривать её подольше. И, похоже, Эрика тоже была не прочь наслаждаться зрелищем моего убожества, потому что несколько минут мы провели в молчании, каждый любуясь другим. И кто знает, какие мысли пронеслись в наших головах за это время! Но, в конце концов, моя сестра во второй раз нарушает молчание: — Ай-яй-яй, как нехорошо брать без разрешения чужие вещи! — качает она белокурой головкой, — тем более вещи своей старшей сестры! Как непорядочно! — продолжает издеваться она, — А уж онанировать в них! Это просто возмутительно! Плохой, плохой мальчик! Совсем отбился от рук. К счастью для тебя, милый мой братец, так уж вышло, что я прекрасно знаю, что нужно делать с плохими мальчиками. Их надо как следует наказывать. Подумать только, онанировать в моей новой униформе! Да ты хоть представляешь, сколько я промучилась в салоне этой старой перечницы фрау Остерманн, пока мне её пригоняли? Всё её проклятый перфекционизм! Чёртова маразматичка часами тыкала в меня своими дурацкими булавками! На мне живого места не осталось! А всё для того, чтобы форма была как вторая кожа.
Эрика прошамкала последнюю фразу, пародируя шепелявость престарелой портнихи. В другом месте и в другой ситуации я бы даже нашёл это забавным. Сейчас же, моё лицо было каменным. — Да я бы и первую с радостью отдала, только бы поскорее смыться из её костлявых пальцев. А теперь оказывается, что я страдала напрасно! И что прикажешь сказать маме? Ой, мамочка, прости, конечно, форма просто великолепна, выше всяких похвал, да-да, мы же не какие-нибудь второсортные плебеи, чтобы одеваться в магазинах ширпотреба, угу-угу, точно, сидит как влитая, у фрау Остерманн руки ведь золотые, как ты и говоришь, святая правда. Но, я её всё равно не надену. Почему? Нууу, наверное, потому, что мой маленький братец оказался, как бы это помягче сказать, двинутым на фетишизме извращенцем, и ох, прости-прости, не могу даже и сказать, что он там в ней вытворял. Боюсь, как бы тебе дурно не стало. Твой ведь сыночек. Да уж, представь каким ударом для мамы станет такая новость.
— Эрика, я... — предпринимаю я робкую попытку объясниться. Как бы нелепо это не выглядело в моём положении, это всё же лучше, чем молча краснеть под её испепеляющим взглядом.
— Заткнись! — резко обрывает меня Эрика, — если я захочу услышать что-нибудь из твоего поганого рта, я ПРИКАЖУ тебе его открыть. Ты всё понял? Я опешил от такого явно доминантного обращения, но нашёл в себе силы кивнуть.
— Вот и