но Юле было все равно: выпотрошившись, она обмякла, обвисла на канатах и закрыла глаза...
— Ой, какая ты забавная перемазюканная лысая смешнуля! — вдруг раздался воркующий голосок.
Открыв глаза, Юля увидела, как к ней подходит девушка, темноволосая, вызывающе красивая и совершенно голая.
Ее огромные груди целились сосками прямо в Юлю, а бритая щель розовела кричаще-стыдным бутоном.
— Ты гадкий звереныш, выкрашенный лысый липкий обкончанный чертик, — говорила ей девушка, будто читая ее мысли. От ее слов по Юлиному телу бегали мурашки ужаса. — Ты маленький смешной лысый мальчишка, да? Пойдем, я тебя вымою, и ты будешь чистенький нежненький зверек. Мой зверек... — мурлыкала девушка, лаская Юлю, размазывая краску по ее телу, по грудям, по бокам и бедрам, трогая вымокшую щель и забираясь пальчиком вовнутрь.
Юлю отстегнули, и она чуть не упала на пол, повалившись на руки голой девушки и резинового мучителя. Встав наконец на ватные ноги, она покорно дала голой девушке защелкнуть на себе наручники с поводком, и та повела ее куда-то, как собачку. Резиновый шел следом.
Они вышли во двор, ослепивший Юлю блеском весеннего солнца...
— Нееет... — глухо прохрипела Юля, не узнав своего голоса.
— Мальчишка стесняется, что он голый, гадкий и перемазанный, и его увидят все-все-все, и мальчику будет стыдно, так стыдно, что он просто умрет по дороге, да? — Голая девушка издевалась над ней, ласкала ей тело и мяла соски, липкие от краски, затем пошла вперед и натянула поводок. — Тю-тю, песик, за мной!
Резиновые руки толкнули Юлю сзади, и та вышла на улицу, полную прохожих.
Конечно же, все они обернулись и уставились в самое нутро Юле. Юля зажмурилась, чувствуя, как проваливается в липкий стыдный ад...
Это было немыслимо. Она шла, лысая, залитая краской и совершенно голая, на глазах у десятков людей; ей улыбались, что-то выкрикивали, снимали ее на камеры и мобилки, и девушка, шедшая рядом, кричала им что-то в ответ, выгибалась и дразнилась голым телом...
Сколько длилась эта пытка, самая страшная в ее жизни, Юля не знала. Она очнулась только тогда, когда ее завели в ванную, сняли с нее наручники, поставили под теплый душ, и голая девушка принялась обмазывать ее ароматной пеной.
Струйки бежали по телу, облепленному краской, стекали по лысине щекотными дорожками, и нежные руки сновали по Юлиному телу, обволакивая его скользящей массой — густой смесью краски и мыла. Мытье незаметно переходило в ласки: девушка мяла Юле тело, ласкала ей лысину, попку и груди, терлась грудью об ее грудь, цепляя сосками ее мыльные соски, и это было так захватывающе хорошо, что у Юли в горле зудела игла наслаждения, пронзительного, как боль. Юля истаивала вместе с мыльными струйками, щекочущими ей тело, растворялась в них и захлебывалась женской лаской, которой никогда раньше не знала; она тонула в ней, как в мятном сиропе, хрипела и подставлялась своей мучительнице, которая уже откровенно хлюпала пальчиком в ее щелке и жалила язычком Юлю в ее полураскрытые губы...
— Ну, песик, розовый лысый