Даня Данила

на меня, не вынимая пальцев изо рта.

— Если ты не начнешь есть вилкой, я попользую тебя на этом кухонном столе, вместо смазки будет сливочное масло. Не провоцируй меня на необдуманные поступки.

Глаза из карих стали черными. Он взял еще один кусочек сыра и очень демонстративно облизал пальцы.

— Да неужели?

Он очень боится щекотки и без ума от белого шоколада, и обожает, когда я готовлю, хотя сам готовит не хуже. И терпеть не может фильмы с насилием. И жить не может, чтобы не напялить мою рубашку. Именно мою, несмотря на то, что с его молчаливого согласия я все его вещи уже давным-давно перетащил к себе. Говорит, что ему нравится, как я пахну. Как молодое, сильное животное. Он частенько зовет меня животным. (Специально для — Я не обижаюсь, потому что он произносит это так ласково, с придыханием. Он очень переживает когда я уезжаю в командировки и хотя дразнит меня мамочкой, сам ничуть не лучше. У меня сумка по швам трещит от теплых носков и домашней еды. Ребята на работе интересуются, когда же я познакомлю их с красавицей, которая так обалденно готовит? Потому что даже на простое дежурство у меня обычно с собой еды на пятерых.

А когда я заболел (обычная простуда), он сутками от меня не отходил, орал благим матом (да-да, Даня, оказывается, умеет материться), когда я пытался встать из постели дольше, чем на пять минут. На день рождения я подарил ему щенка добермана (он вообще-то хотел лабрадора, но я их терпеть не могу, слишком добрые, слюнявые), так он его, назло мне, Пусей назвал. Так и живем втроем: я, Даня-Данила и, вконец разбалованный доберман по кличке Пуся. Хотя я теперь могу не переживать, что на него кто-то нападет. Избалованный Пуся разорвет глотку любому, покусившемуся на мое имущество. В те редкие моменты, когда мы с Данькой ругаемся, Пуся и на меня не очень-то добро смотрит. Совсем не добро.

А еще у нас есть традиция — уже второй Новый год мы берем в прокате «Чародеев», смотрим вместе, а потом до умопомрачения занимаемся любовью. В общем, я счастлив. И Данька, без сомнения, тоже.