Сон Василия Петровича

что она уже не девочка. Ей нужно в этом помочь: сказать ей, что ты ебешь ее нахуй в самые ее недра, говорить ей страшные, убийственные слова, чтобы она подыхала от ужаса и сладости. Хорошо, если она сможет увидеть, как твой хуй ныряет в нее и выныривает обратно, весь в крови; хорошо, если она попробует эту кровь — гадко и невкусно, но надо, потому что первый раз — это рай напополам с адом...

И когда девочка выкончается второй раз (не жди, что это произойдет само собой — помоги ей пальчиком, подрочи клитор, похлюпай в лепестках) — вот тогда уже ее сосочки будут не обещанием, а воспоминанием. Они могут долго не обмякать и требовать муки, но это уже фантомная боль, потому что смерть и воскресение позади. С тобой будет уже не девочка, а женщина — прекрасное и сильное создание, готовое дарить тебе любовь и ждущее любви от тебя, — но священный момент обещания не повторится уже никогда...

Все это Василий Петрович только про проделал с Маринкой, своей соседкой по купе.

За окном неслась чужая ночь, поезд пел и танцевал на ходу, а потрясенная Маринка лежала голая, как Ева (после ритуала стыд пропадает, и это чуть-чуть грустно) и смотрела то на потолок, то в окно, то на Василия Петровича. Она не знала о нем ничего, кроме того, что он немолодой и некрасивый, что с ним интересно болтать, что он пообещал ее маме присмотреть за ней, и...

Она не знала, как это получилось. Вроде бы никто не делал ничего такого (а уж она-то и не думала, она ведь совсем, совсем, совсем не из таких). Просто...

— Не одевайся, — попросил Василий Петрович. — Я закрою двери, и не одевайся. Хочешь, научу целоваться?

Маринка не знала, хочет она или нет, но ее губы уже сами целовались с истомно-сладкими губами Василия Петровича, и язык прятался от его языка, но прятаться было негде, и голые любовники вновь вспомнили, что они голые...

— У тебя мальчики были? Целовалась?

— Да...

— Не раздевали тебя?

— Нет...

— Я знаю.

— Откуда?

— Не знаю, — улыбнулся Василий Петрович. — Как-то это видно. По соскам. До чего же они хорошие у тебя. Цветочки такие, рожки-бутончики...

Маринке хотелось плакать, и она плакала, а Василий Петрович не утешал ее, а просто ласкал — нежно и бесстыдно, как свою рабыню. От нежности слезы текли гуще и слаще, и пизденка не отставала, и скоро мокрая Маринка всхипывала от тычков лилового хуя в ее середку.

— Сейчас не буду, не бойся, — шептал Василий Петрович. — Пусть отдохнет... Мы так, без экстрима. Пососешь?

И Маринка сосала лиловую колбасу, давясь слезами. Головка ее ходила взад-вперед, поймав ритм, и в том же ритме качались бедра, влипнув в простыню.

Василий Петрович выдернулся, когда она уже кричала, и забрызгал пол.

— Иэхххх... гррр! Не хотел в тебя. Рано еще... Разводи ножки — мучить буду.

Он усадил ее на две подушки, встал на карачки — прямо в свою кончу (но уже было насрать), 

---

Потеря девственности, Случай

---

Вернуться назад