время догонял его то стуком колес, то гудком, то пинком под зад. Муть убегала от него, как тень, и ему никак не удавалось окунуться в нее, и в голове уже засел знакомый гвоздь, который сверлит мозги, когда не спится...
«Господи» — впервые в жизни молился Василий Петрович. — «Верни меня туда. Верни к ней. И я буду хорошим...»
И снова яростно жмурил глаза, которые вдруг начали видеть сквозь закрытые веки, и еще кто-то вдруг включил свет в купе, яркий и пронизывающий, как сквозняк, и было видно, что все полки пусты, нигде ни вещей, ни белья, и только в одну нижнюю вжался он, Василий Петрович Синягин, толстый и лысый мужик в трусах...
— Марин! — жалобно позвал он, отворачиваясь от себя. — Марииин! — крикнул он и вылетел из купе, оставив там Василия Петровича догонять свой сон, и понесся по вагону, который вдруг стал бесконечным, как коридоры министерства. — Марииииииин!..