как и почему — это уж я разберусь, ясно? — Она щелкнула его по носу. — Просто мне очень хочется, чтобы тебе было хорошо, — сказала Лина чуть серьезнее, — а когда очень хочется... — Лин!.. — Да? — А скажи: ты раньше когда-нибудь... эээ... у тебя раньше были... — Мальчики? Нет, никогда. Претендентов хватало, и сейчас хватает, но... — И никому ты не делала... так? — Как «так»? Ты что, Вить? Ты знаешь, сколько мне лет? — Лина притянулась к Витькиному лицу и стала щекотать его волосами, продолжая говорить: — Это ты у нас дылда-десятиклассник, а мне ведь... Столько, сколько Джульетте. До сих пор не верю, что ты со мной утворил... Я думала, ЭТО будет со мной лет в двадцать, или позже, когда замуж выйду. А тут — бац! на ровном месте, вдруг... — А почему не было крови? — Ишь какой дотошный! Крови было, к твоему сведению, целое море. Ты вспорол меня так, что мы с тобой были, как гладиаторы после боя. Просто я потом сделала так, чтобы ее не было. Все эти выяснения — кого резали на твоей кровати — нам совершенно ни к чему, согласен? Витька, Витька... Что же ты натворил?! Скажи... а почему ты сделал со мной ЭТО? Почему? — она требовательно прижалась к Витьке, глядя ему прямо в глаза. — Потому что... я люблю тебя, — произнес Витька слова, которые должны были прозвучать. Он зверски покраснел, хоть и совсем не чувствовал неловкости. — Любишь? Любишь?!.. — Да... — И я тебя... Я тебя знаешь как люблю!... Я тебя так люблю, Витечка, славный мой, миленький мой, родненький... — говорила Лина, обцеловывая Витьке щеки. Глаза ее туманились, как голубые зеркала.
Витька почувствовал, что его писюн снова каменеет. Какое-то время он тыкался им в Лину. «Интересно, можно так — чтобы Лина сверху?», думал он — и почувствовал, как писюн его сам собой уходит в масляную глубину...
— Аааах! — Лина оторвалась от его лица, глядя на Витьку расширенными, совершенно сумасшедшими глазами, — но Витька притянул ее обратно и впился в нее губами.
Лина со стоном поддалась, — а Витька сладостно толкал ее снизу и тонул в ее волосах, обсохших на солнышке и щекотавших Витьку, как тополиный пух. «Осторожней, осторожней», шептала она, выгибаясь от боли и сладости в паху, и целовала Витьку, и улыбалась ему сквозь слезы, ворочаясь на его писюне, как бабочка на булавке...