Ханко

не выбегали навстречу, лишь испуганно глядели вслед, сквозь узкую щель в плотных портьерах, надолго прилипнув к окнам наших квартир. Лишь немолодые сердобольные женщины выходили и предлагали ковш воды, да нехитрую снедь. А вечером, выходил старый Яков — хранитель кладбища, гнал впереди скрипучую повозку, которую тянул такой же старый осел и собирал мертвых. Тех, кто не дошел до дома, кто умер прямо по пути, и это было жуткое зрелище! Жуткое, но мы не могли пересилить себя, чтоб не смотреть его, и каждый вечер, после полуночной молитвы выжидали у окна, когда мимо проследует скрипучая телега старого Якова, наполненная телами погибших солдат.

Навстречу раненым шли новые войска, уже не такие бодрые и веселые, не так четко чеканили они свой шаг, не такие молодые были у них лица, и в глазах читалось лишь одно — страх.

А потом, наверное, когда мужчины, способные воевать закончились в нашей стране, пришли союзники. Странное это слово, союзник, мне слышится в нем что-то змеиное, холодное, лживое. Они разбили большой лагерь на другом берегу реки и постоянно совершали набеги на наш город. Они были грубы и нахальны, они ничем не отличались от оккупантов, они грабили нас, но называли это «позаимствовать на нужды войны», они принуждали женщин ложиться с ними в постель и называли это «воспользоваться гостеприимством союзного государства», они требовали еды и называли это «угостить союзника».

Они не чувствовали ответственности, у них не было вины, словно дома не дожидались их такие же жены, сестры и матери.

Так, однажды, дошел черед и до меня. В тот день я не работала, потому скромно отобедав, коротала время с книгой в любимом мамином кресле-качалке, когда в мою дверь грубо постучали. Я вздрогнула и чуть не выронила книгу, но открывать дверь не спешила. От испуга все тело забила мелкая дрожь, и неприятно вспотели ладони. В дверь постучали снова, были слышны голоса, чья-то речь смешивала слова чужого языка с исковерканными фразами на нашем языке. Я поняла, что они требуют открыть, иначе грозятся выломать дверь. Думаю, я скорее догадалась об этом от красноречивых ударов тяжелыми сапогами в дверь, нежели от смеси разноязычных слов.

От страха сердце бешено колотилось где-то в горле, тело покрылось неприятной испариной, в ногах была слабость, но я вынуждена была открыть дрожащими руками.

Их было несколько, толпящихся на пороге, в пропыленной форме, цвета зеленой хлебной плесени, обветренные небритые лица, надменно сверкающие глаза исподлобья, небрежно висящие за спиной винтовки, какие-то металлические знаки на воротниках и яркие нашивки на рукавах и плечах. От них пахло вином и войной.

Моя нижняя губа предательски задрожала от страха, глаза наполнились слезами, хотя я поклялась себе, что не покажу своего страха, тело поступило по-своему. Я, не осознавая, что делаю, трясущейся рукой прижала губу, чтоб прекратить дрожь, чем вызвала взрыв пьяного гадкого смеха. Трое из них были молоды, едва старше меня, один же был постарше, лет 27-ми, с черной щетиной