Ханко

«поняла тебя» и еще раз указала на дверь.

Солдат, улыбаясь, ушел. Спускаясь по лестнице, обернулся и помахал мне. И я осталась одна. Гора эмоций навалилась на меня, слезу подступили к горлу и я, упав на топчан, уткнулась в подушки и разрыдалась.

Мне было жаль себя. Я ощутила пережитое, прокручивала, что могло бы произойти. Я знала, что я не защищена от такого в будущем. А еще... а еще я жалела, что отпустила его, что дала ему уйти, что не позволила сорвать хотя бы один поцелую с моих губ, моих одиноких, трепещущих, жаждущих любви и страсти губ.

В какой-то момент плач перешел в беспокойный сон, и я забылась, прижимаясь к насквозь мокрой от слез подушке.

А ночью я проснулась от того, что кто-то меня звал по имени, но очень тихо, словно шепотом. И еще кто-то скребся в дверь.

Может это кот Рыжеух, который убегал в недельный загул, возвращался поесть и отоспаться и снова пропадал. Я потихоньку подкралась к двери и приоткрыла небольшую щель, выглянув наружу. Яркий месяц освещал площадку перед домом. Кота я не обнаружила, но на ступеньках сидел мой солдатик и полу-шептал, полу-напевал мое имя:

— Маришка... Марийка... Мариша... Мари-йа...

— Ты здесь? — прошептала я, открывая дверь.

— Здес, — прошептал он, повернув лицо и улыбаясь своей юношеской, озорной улыбкой.

— Входи, раз уж здесь, — пригласила я его в дом, а саму словно пронзил заряд тока, идущий из сердца до самых пят: «Он здесь. Он вернулся!»

Хан зашел, отставив винтовку в угол. Он дрожал.

— Замерз? — тут я заметила, что форма его местами мокрая, — ты мокрый?

Он лишь пожал плечами, все так же улыбаясь, и изобразил жестами пловца.

— Ты плыл? Ты сбежал из лагеря? — я знала, что днем союзники приходят в город по мосту, а ночью мост охраняет патруль и без попуска по нему пройти нельзя. Но бурная река не останавливает солдат, желающих прижаться к горячему женскому телу и набить брюхо домашней пищей. Я слышала, что часто союзники просто переплывают ее в узком месте.

— Раздевайся, я повешу просушиться, а тебя напою чаем. Раздевайся. Снимай. — Я подергала за ремень, за пуговицы. Кажется, он понял меня, но отчаянно замотал головой.

— Не... не...

Затем он как-то серьезно посмотрел на меня, посмотрел в глаза, и неожиданно опустился на колени, взяв мои руки в свои холодные ладони. Он хотел что-то сказать, но сложилось чувство, что слезы душат его...

— Мариша... Маршка... я... из-вени... я... из-вѝни... я... — он пытался подобрать нужные слова, а потом его прорвало и он залепетал что-то на своем языке, да так отчаянно, что по щекам его потекли слезы. От увиденного у меня у самой защемило сердце, и я тоже не смогла сдержать поток слез. А потом он принялся отчаянно целовать мои руки, ладони, а я опустилась рядом с ним на колени и крепко обняла, прижимаясь к нему всем телом, отдавая ему все свое тепло, всю душу, все добро,