Берег Робинзонов

живот. Ножки ее вытянулись вдоль его ног, руки обвисли, и вся она растеклась по нему, как тесто.

Сонное марево окутывало мозг и тело. Евгений Львович быстро сдался и поплыл куда-то, где мозг не имел над ним никакой власти.

Тело сразу зажило отдельной от него жизнью: руки поползли по бархатной спинке Бзиби, пальцы начали мять ее, ощупывая ребра... Одурманенный мозг плавал в этом тумане и вспыхивал мыслями-искрами: «что ты делаешь?... «— «просто грею... «— «она же доверилась тебе... «— «только массаж, и все...»

Марево вдруг потеплело, набухло этим умильным теплом, пекучим, как йод, которым пропахло все вокруг... Руки Евгения Львовича сжали Бзиби сильнее — крепко, очень крепко, очень-очень крепко — до хруста, до боли в ребрах...

Ее лицо было где-то совсем близко — там, где невидимые губы касались груди и шеи Евгения Львовича... или это только мерещилось ему? Влажная щекотка поднялась выше — к шее, к щекам, — и он тронул губами соленое лицо. Где-то около глаз, потому что его щекотнула ресничка. Потом еще тронул, и потом еще, и еще... с каждым поцелуем тепло делалось больней и жарче, и вот уже оно облепило Евгения Львовича горячим маслом, вросло в него грудями, гнулось и дрожало на нем и в нем...

«Что ты делаешь?!» — искрил мозг. Они как-то перевернулись, вжавшись друг в друга, и Евгений Львович не помнил, когда его рот провалился в сладко-соленые губы, заледенившие его мятной жутью. И как снял плавки, тоже не помнил, помнил только, как дырявил ее двумя рогами — языком и грешным своим концом, проваливаясь в Бзиби с яйцами и потрохами. Мозг искрил где-то далеко, и он уже не слышал его, потому что тепло сделалось огнем, и он горел в нем, и Бзиби тоже, и они горели друг в друге, сросшись внутри на эти страшные, невозможные и вечные секунды...

И потом, когда секунды сгорели, и он излился в Бзиби до капли и стал пустым и легким, — тогда они парили в чернильной тьме и светились в ней, источая накопленный жар, и где-то рядом парил оглушенный разум Евгения Львовича.

«Ты знал, что так будет» — искрил он. — «С самого начала знал, как только увидел ее, голую. Вы были обречены, и ты знал это...»

Искрил — и обжигал горечью, и тонул в мареве, поглотившем все вокруг; и внутри была Бзиби, уже не холодная, а жаркая и текучая, и она была этим маревом, и улыбкой, и слезой, и скулила, и смеялась, и пропитывала собой его тело до самых-самых глубоких глубин...

И утро было горько-сладким, будто Евгения Львовича выкупали в полынном сиропе. Он проснулся с густым теплом внутри, и долго не открывал глаза, чтобы не расплескать его.

Потом вдруг открыл и подскочил, посадив синяк на плече.

Сверкнула тень чего-то, чего не могло и не должно было быть. Такое бывает между сном и явью, но Евгений Львович вдруг испугался, что он сошел с ума. Откуда-то всплыл голос экскурсовода с набережной — мелькнул и улетучился 

---

Потеря девственности, Эротическая сказка

---

Вернуться назад