ты не можешь? — прохрипел он.
— Не могу стать прежней. Море не принимает. Теперь я буду такой...
— Какой «такой»?
— Такой, — она показала на себя. — И я не знаю, что делать. Моя жизнь в море, но я не могу...
Он не расспрашивал ее. Не удивлялся. Не говорил ей «ты перегрелась, тебе надо отдохнуть...»
И не вдумывался в то, что понял, — это было опасно. Он просто обнял ее, и она снова растеклась по нему, а он радовался ее соскам на своей коже и тугой попе под ладонью, и тому, как его конец снова расцветал горьким цветом, и солнцу, и тому, что она вернулась.
— Почему ты так сделала? — спросил он, до конца не понимая, как именно «так» (в это и не было нужды).
— Ты красивый. И я думала — все это сказки. Мы все так думали...
Она не плачет потому, что не умеет, понял Евгений Львович и еще крепче обнял ее. Он вдруг стал все понимать какой-то внутренней антенной, которая выросла у него.
— Ты приплыла на этот берег из-за, да?
Бзиби судорожно кивнула.
— И ты не знала, что мужчина может сделать с тобой, если ты... если ты человек?
Она снова кивнула.
Евгений Львович хотел спросить еще что-то... но вместо того вдруг нагнулся и поцеловал ее сосок. Потом другой. Потом снова первый. С языком, с присосом, и еще пальцами смял тугое сокровище, наполнившее горькой солью его рот...
Бзиби стонала, а он терзал ей грудь, стоя на коленях. Потом спустился к бутончику: расклеил его языком, пощекотал, всосался туда, как клещ...
Потом бережно уложил скулящую Бзиби на гальку и влип в нее, как ночью, сверху и снизу — до боли в губах и в лобке.
«Нужно закрепить эффект» — говорил он себе, думая, как это весело — быть сумасшедшим, и улыбался скалам и всему морю...