миленький мой, славный, моя лапуся, мое счастье, мой пусенок, чудо мое, зайка, еще, еще... ааа!... — Она бессознательно называла Витьку всеми ласкательными, какие слышала от покойной матери, и Витька, яростно долбивший ее письку, вдруг сошел с ума от нежности и прильнул к ее губам.
Ему показалось, что он провалился в радужное море. Писюн, утопающий во вспоротой мякоти, нежные, влажные губы Лины, их близость и сладость, невозможные слова, которые она говорила ему, пробрали Витьку до костей, и он лихорадочно обцеловывал Лину, вылизывал ей губы, сосал их, как леденцы, чувствуя, как его неудержимо несет к финишу.
Лина вдавила рукой его попу в себя, сжала его своими сильными ногами, как клещами, и умоляла его: — Глубже, Витенька, глубже, родненький мой, зайка, ну пожалуйста, глубже, глу-у-у-убже! Ааа! ААА!..
Рука ее с силой впилась в Витькину попу, губы кусали его рот, бедра приподняли Витьку над кроватью... Она кричала, и Витька кричал вместе с ней, обжигаясь своим и ее наслаждением. Оно было таким острым, что хотелось убежать от него, схорониться в тайном уголочке, — но это было нельзя, и когда писюн его набух бомбой, Витька успел подумать: «вот Оно...»
Дальше было, как во сне, когда сознание видит вещи, не успевая называть и отмечать их. Содрогаясь от ослепительных толчков в Лине, Витька видел, как по ее волосам бегут стайки голубых искр. Он видел, что их тела полыхают вспышками, выхватывающими из темноты искаженное лицо Лины... Полыхание нарастало — и вдруг слилось с лунным лучом, пронзившим их из окна; Витька ощутил, как сквозь каждую клетку его тела льется холодный ток, смешиваясь с огнем, кипевшим в яйцах.
Этот момент совпал с пронзительным визгом Лины, и Витька вдруг понял, что его, Витьки, уже нет, и нет Лины, а есть единый ком холодного лунного огня, кипящего там, между ног. Все это отпечаталось в Витькином сознании оттисками, отрывочными и бессвязными, как след сновидения в памяти. Мелькнула мысль, что он, Витька, сошел с ума, — и тут же исчезла, растворившись в леденящем блаженстве.
... Они излились друг в друга до последней капли. Свечение понемногу гасло, и холодный ток в их телах замещался понемногу томным, усталым теплом.
Лунный луч по-прежнему пронизывал их, и Витька вдруг заметил, что их кожа стала серебряной.
— Что это? — спросил он, как только смог говорить. — Аааа... — отозвалась Лина. — Это луна. МОЯ луна. — ТВОЯ?.. — Да... Она была с нами, ты чувствовал? — Как это, Лин? — Я не знаю, Вить... Я честно не знаю — и сама не понимаю. — Это какая-то тайна, да? — Да. — Расскажи мне! Пожалуйста! — Я не знаю, как это рассказать...
Лина прижала Витьку к себе. Помолчав, она продолжила:
— Хорошо... Я расскажу тебе. Только тебе. Дружбаны не поверят, мамы давно нет, а отец... Он странный у меня. Неважно... Слушай. В тот день, когда мне... в общем, когда дед Савельич хотел зарубить собаку, а я... В общем, тогда было полнолуние. Как сейчас. И...