Асимметричный ответ («Показали...»)

способами обращал внимание публики к этому месту. Наконец, подав корпусом так, что увесистые мудя, тяжело качнувшись, звонко шлёпнули по ляжкам, заткнулся. Но при этом требовательно указал пальцем вниз, а потом наставил его на притихших гостей.

— Цфасман, — негромко призвал мобилизованного бойца КГБэшник углом рта. — Что этому уроду от нас надо?

Цфасман едва не подавился, быстро заглотнув с вилки еду, и густо покраснев, язвительно прошипел:

— Известно что, требует показать в ответ, мол сравним...

— Он что, ненормальный?

— А хрен их разберёшь! — окрысился переводчик.

КГБэшник беспомощно оглядел вверенное ему подразделение.

— Какие будут мнения, товарищи? Вот он — разврат капитализма во всей красе, ни стыда ни совести.

— А не послать ли их... ? — высказал общий настрой Рябов.

Наши посмотрели на бельгийцев, терпеливо дожидающихся результатов партсобрания. Перевели взгляд на причину, маячившую перед глазами. Самое отвратительное состояло в том, что поганец стоял совершенно раскованно. Улыбаясь, и не делая ни малейших попыток прикрыть срам. Коллеги уже потеряли к нему острый интерес и тихо обсуждали шансы русских. Только девица, которой вожак молодёжи декламировал Шекспира, навёрстывала упущенное, посылая новоявленному Аполлону воздушные поцелуи. Раненный в самое сердце женским коварством, комсомолец решительно заявил:

— Это политически близоруко, уступить без боя завоевания революции!

— Хм, — глубокомысленно хмыкнул КГБэшник и посмотрел на Попова.

— А я что? Я как все! Но за Державу обидно... — Попов кокетливо посмотрел на бельгийку, сидящую напротив.

— Цфасман! — вытащил переводчика из тарелки командир. — Ну-ка, чего они сейчас болтают?

Цфасман покрутил носом и доложил:

— В основном, над нами потешаются. В'годе, как у «к'гасных» с этим делом совсем плохо: показать нечего, яйца с гогошину, и вообще, дескать не мужики это. Особенно девки стагаются... А этот — Цфасман показал глазами на героя со спущенными штанами — и гигант, и настоящий мужик, и же'гебец, и стальные яйца, и чугунные яд'га, и...

— Хватит, хватит, поняли уже, — оборвал цветастые эпитеты спавший с лица службист и покачав головой, хрипло спросил:

— Кто пойдёт, товарищи?

— У меня самоотвод, — быстро заявил Цфасман, и что-то горячо зашептал на ухо службисту.

Тот недоверчиво оглядел переводчика, потряс головой и переключился на других:

— Попов?

— Нет, я не могу.

— А как же Держава?

— Готов отстреливаться до последнего патрона, но снимать трусы при иностранцах — увольте. Принуждать не имеете права! Я старший научный сотрудник, у меня жена и ребёнок...

— Ясно — сдрейфил. Рябов — ты?

Покрасневший Рябов опустил глаза. Поначалу, он хотел вслед за Поповым категорически отказаться, но сомнения разъедали его душу. А, что, если отказ буде расценён, как трусость и паникёрство? Или, того хуже — подрыв авторитета страны? «Что же это вы, товарищ учёный? — слышались вкрадчивые голоса мужчин с холодными серыми глазами. — Так-то вы ратуете за престиж Отечества. Дулю супостатам показать не смогли, смалодушничали. Эх, вы... а мы вам хотели грамотку «За усердный работу»... Где же усердие?»

— Я... могу. Если Родина требует... пойду. И покажу! — Рябов патетически возвысил голос, и посмотрел на отца-командира взглядом самоубийцы. — Только, товарищи, предупреждаю сразу: данные у